Der Tod und das Mädchen (Смерть и девушка)

оригинальному fiend. Все эти проблемы у Щепкиной-Куперник сносно решены.

Однако как, все-таки, быть с ответом Гонерильи? Самое меньшее, что о нем

можно сказать – это что он груб, даже непристоен. И то, и многое другое при

переводе пропало. Остался только намек на мужественность – там, где было ее,

мужественности, отрицание.

25

Вот какой перевод я, поразмыслив с неделю, предложил бы читателю в

качестве примерно отвечающего шекспировскому замыслу – в честной надежде,

что он сумеет его улучшить. Это не строгий подстрочник, который поначалу

служил мне опорой. Как всякий стихотворный перевод, он не совсем точен. Тем не

менее, он, без шуток, хотя бы в духе оригинала.

Alb.

Thou changed and self-cover'd thing, for shame!

Ты, жуткий и сокрытый зверь, к стыду!

Bemonster not thy feature! Were't my fitness

Не строй мне морд! Когда бы не судьба

To let these hands obey my blood,

Моим рукам чиниться зовом крови,

They are apt enough to dislocate and tear

Они бы спелись вывернуть и драть

разодрать

Thy flesh and bones. Howe'er thou art a fiend,

Твои мясá и кость. Хоть ты и бес,

A woman's shape doth shield thee.

Но женский облик стал тебе щитом.

Gon.

Marry, your manhood! mew!

Лови свое мужское естество! Мяу!

Итак, в оригинале Гонерилья оскорбляет мужа – и громко мяукает. Где "мяу" в

переводе! Ничего подобного на нашей солидной Руси не бывает – как не было

секса в советские времена. Однако, увы, и мой перевод не является решением

шекспировской проблемы. Прежде всего, невинное на первый взгляд marry

совсем не так невинно; речь не о женитьбе ("Брачуйтесь, ваша мужественность"), как естественно предположить, а о средневековом богохульстве – фамильярно

употребленное имя Девы Марии ( Mary) приобрело в живом языке второе r и

ироническое значение indeed – "и правда?". Так сегодня удивленно бросают

Jesus! Буквально Гонерилья говорит следующее: "Мария! Твоя мужественность!

Мяу!". Но это еще пустяки. Подлинный (практически недоступный переводчикам)

Шекспир выплескивается дальше – ибо адекватно, ничего важного не теряя,

невозможно перевести даже коротенькое mew, являющееся потрясающей игрой

слов. В данном случае Шекспир переиродил самого Ирода, вынудив переводчиков

переквалифицироваться в филологов. Ибо помимо прочего ("мяу", "чайка",

"клетка"), mew означает еще и "линька" (птиц, например, соколов), а также

сбрасывание рогов оленями. Поэтому, оскорбляя супруга, Гонерилья говорит ему

26

не только "мяу", но и "сбрось рога!" (или, самое меньшее, "сбрось перья!").

Вообразим себе буквальное:

Gon.

Marry, your manhood! mew!

Мария! Твоя мужественность! Сбрось рога!

Жуть, не правда ли? Стоит иметь в виду и то, что обычное значение слова

marry также налицо – только на втором плане. Поди совмести все это в связном

переводе! Абсолютно невозможно, мало того, едва ли понятно в своем мрачном

единстве даже англоязычному читателю – но зато осуществимо на сцене. Так что

Шекспир, вероятно, был все-таки практикующим театральным работником, а не

интеллектуалом-либертеном.

Самое главное, Шекспир – не Расин и не Шиллер. Он не говорил ровными

строками, чихал на классический размер, вообще на размер, на чередование

ударений, на правописание, использовал десятки тысяч слов, создавал новые,

захлебывался от избытка тем и мыслей, глотал слоги, дозволял себе

непристойности, выплескивал излишки текста далеко за метрические пределы.

Отказ принять Шекспира таким, какой он есть, живым и естественным, и привел к

тому, что он по сей день на русский язык не переведен. Оттого и предпочитал

Бродский (а вслед за ним и другие любящие английский язык русские

интеллектуалы) цитировать Шекспира в оригинале. Честно говоря, переводы не

оставили им выбора.

Лет двадцать назад у меня была мечта, мысль, надежда перевести Шекспира

на русский язык. Я даже иносказал:

Утомительно помнить, что солнце заходит,

Осень – царство прозрачное, ветер шумит

И Шекспира на русский язык переводит.

Сейчас я точно знаю, что это мне не только не по зубам – но и невместно.

Шекспира переведет кто-то другой. Говорят, уже переводит. Только когда мы

увидим результат?

Вернемся к вопросу о зрелости – и смерти. Вспомним, не только в давнем

прошлом, но и сегодня ripeness is all.

Вот как я перевел бы этот бессмертный отрывок:

27

Edgar:

Away, old man; give me your hand; away!

Папаша, прочь! Дай руку мне, бежим!

King Lear hath lost, he and his daughter ta'en:

Лир проиграл, их с дочкой повязали:

Give me your hand; come on.

Дай руку мне. Бегом.

Gloucester:

No farther, sir; a man may rot even here.

Ни шагу, сэр. Мы можем гнить и тут.

Edgar:

What, in ill thoughts again? Men must endure

Что, снова глюки? След нам выносить

Their going hence, even as their coming hither;

Уход из жизни как авансы бабы.

Ripeness is all: come on.

В зрелости все. Бегом.

Gloucester:

And that's true too.

И это тоже верно.

(Exeunt)

Опять налицо гениальная игра, на сей раз не слов, а дел, полностью

проигнорированная переводчиками. Между тем, без нее пассаж о зрелости

повисает в воздухе. Легко догадаться, что речь о шекспировском