вырос он все-таки в Турине), в символике которой он экзистенционально себя
определяет, наконец, неподалеку от которой он провел конец войны в
добровольном изгнании. Этот герой – лишь отчасти сам Павезе, но уж наверняка
тот человек, которым он видел себя во сне. И в идиллиях, и в кошмарах.
Речь идет об очень конкретной округе, прекрасно описанной в "Луне и
кострах". В этой повести масса топонимов, нет только самого главного – Санто
Стефано Бельбо, поселка, теперь уже городка, который Павезе считал центром
своей жизни. Вообще, реалии Пьемонта и постоянно (из повести в повесть)
возвращающиеся в разном обличье девушки с хриплыми голосами –
литературные пунктики Павезе.
Санто Стефано (а не Сан-Стефано, как напрасно утверждал Брейтбурд)
Бельбо – это самое что ни на есть сердце Пьемонта на северо-западе Италии, в
нижней части ботфорты итальянского сапога, не на швейцарской границе, а к юго-
востоку от Турина, на полпути к Генуе. Очень важно правильно расшифровать
название. Речь о местечке Санто Стефано, расположенном на берегу реки
Бельбо, притока известной из древней классики реки Танары, впадающей, в свою
очередь, в главную артерию Северной Италии – реку По. Бельбо с полным
основанием омывает и другие деревушки в занимающей Павезе округе.
Брейтбурд пишет, обильно цитируя различные источники, в том числе, самого
Павезе:
"Детство Павезе было разделено между зимой в Турине и летом, когда его
привозили в Сан-Стефано Бельбо, где у семьи сохранился собственный домик.
И тогда он снова бродил по родным холмам, подолгу простаивал на мосту
через Бельбо, вдыхал запахи трав и виноградников, добирался пешком до
Канелли, откуда уходили поезда и которое казалось ему окном, распахнутым в
мир и в жизнь. Здесь, в Сан-Стефано, он часами просиживал в мастерской
плотника Скальоне, сын которого, Пиноло, стал на всю жизнь другом писателя
– мы узнаем его черты в образе Нуто из повести ’Луна и костры’. Павезе
31
вспоминает об этой дружбе в своей последней повести, желая объяснить, что
значила для него деревня, из которой он хотел уехать и потом вернуться
обратно, повидав мир, чтобы в родном краю открыть все ’во второй раз’. Эту
мысль о возврате не раз настойчиво повторяет Павезе. В письме школьному
инспектору из Сан-Стефано Николе Энрикенсу Павезе говорит: ’Все мы учили
в школе, что Альфьери открыл себя и Италию, бродя по миру. Вы даже не
представляете себе, какую глубину обнаруживаешь в наших и греческих
классиках, когда возвращаешься к ним из американского, или немецкого, или
русского ХХ века; то же можно сказать о семье и о родине. Я люблю Сан-
Стефано до безумия, но потому, что вернулся очень издалека’."
Зачем далеко ходить? "Луна и костры" начинается так (прямо под
посвящением и эпиграфом:
"Должна же быть причина тому, что вернулся я в эту деревню – сюда
вернулся, а, скажем, не в Канелли, в Барбареско или в Альбу".
И потом:
"Должно быть судьба такая. Я часто думал – сколько там людей было, а
теперь в живых остались только я и Нуто, только мы уцелели. Как долго
вынашивал я мечту (однажды в баре в Сан-Дьего это желание овладело мной
с такой силой, что я чуть не лишился рассудка): выйду на дорогу, потом пойду
мимо ограды, мимо сосны, пройду под сводом лип, услышу голоса, смех,
кудахтанье кур, отворю калитку: ’Вот я и здесь, вот я и вернулся’. И сразу все
ошалеют от изумления – и батраки, и женщины, и пес, и сам старик".
Признаюсь, эти слова сразу кое-что мне напомнили. Один хорошо знакомый
текст2. Впрочем, повременим с ним немного.
Теперь пришло время вспомнить, что у Павезе был (собственно, есть)
примечательный литературный сосед. Речь об Умберто Эко, родившемся в 1932
году совсем рядом с Санто Стефано, в Алессандрии3, в нескольких километрах от
2 Не удержусь от дополнительного выпада в сторону Павезе: что это за деревня, где все, кроме двоих, кроме него и
Нуто, выбиты за неполные двадцать лет? Вернее, что это за чумной образ деревни?
3 Гениальная переводчица Эко Е. Костюкович пишет попросту "Александрия". Ей, конечно, виднее, но в данном случае я
следую примеру большинства.
32
места впадения Бельбо в Танару. Общеизвестно, что на старости лет Эко
затосковал по этим местам и вернулся туда в личине Баудолино. Для нас куда
важнее, что тоска по ним одолевала его и раньше. Сам Эко этого никогда не
скрывал. Мало того (это, к сожалению, известно не всем), Эко открыто признавал
приоритет Павезе в том, что касается любви к Пьемонту; к тому же он
адаптировал изобретенную Павезе литературную интерпретацию болезненных
событий, происшедших в этой провинции в последние два года второй мировой
войны, в ходе немецкой оккупации Италии, – речь, конечно, о партизанщине и ее
моральных дилеммах, об облавах, изменах, героизме, трусости и тому подобном.
Поэтому Эко, как у него нередко водится, фактически переписал, слив воедино,
несколько повестей Павезе, и получил многословные мемуары одного из главных
героев "Маятника Фуко". Самого героя, дабы избежать недоразумений и
обвинений в плагиате, он напрямую назвал Бельбо – именем реки, ставшим с