Der Tod und das Mädchen (Смерть и девушка)

И кто-то молвил, не подняв чела,

От холода безухий: "Что такое?

Зачем ты в нас глядишь, как в зеркала".

И, наконец, нечто потрясающее. Павезе искусно вставил в свое

стихотворение самую, наверное, знаменитую строку "Ада" – последний стих

надписи над его вратами (Ад 3,9):

Lasciati ogni speranza voi ch'entrate…

Оставь всякую надежду, входящий…

В данном случае я вынужден прибегнуть к буквальному переводу – перевод

Лозинского ("Входящие, оставьте упованья") проглатывает слишком много слов.

Вот где скрыта эта строка, вернее, ее отличительные знаки, у Павезе. Он

разбросал "всякую надежду", "ogni speranza", на пространстве трех строк: Cosi li vedi ogni mattina

Такими ты их видишь каждое [всякое] утро,

Quando su te sola ti pieghi

Одиноко склоняясь

Nel o specchio. O cara speranza,

Над зеркалом. О, милая надежда,

Quel giorno sapremo anche noi

В этот день и мы узнаем

Che sei la vita e sei il nul a.

Что ты – жизнь, и ты же – пустота.

Итальянское ухо не может ее не услышать.

Только теперь, закалившись в живой воде дантовского первоисточника, я

рискну (и то не без трепета) предложить свой перевод стихотворения Павезе.

Только теперь оно становится понятным. Павезе говорит не столько с Прекрасной

дамой, сколько с узниками ада:

Verrà la morte

Смерть придет

Verrà la morte e avrà i tuoi occhi

Смерть придет, и у нее твои глаза,

Questa morte che ci accompagna

Та смерть, что всегда с нами

Dal mattino al a sera, insonne,

С утра до вечера, бессонно,

Sorda, come un vecchio rimorso

Глухая, как старое угрызение,

O un vizio assurdo. I tuoi occhi

Как абсурдный порок. Твои глаза

Saranno una vana parola,

Станут пустым словом,

Un grido taciuto, un silenzio.

Немым криком, тишиной.

40

Cosi li vedi ogni mattina

Такими ты их видишь каждое утро,

Quando su te sola ti pieghi

Одиноко склоняясь

Nello specchio. O cara speranza,

Над зеркалом. О, милая надежда,

Quel giorno sapremo anche noi

В этот день и мы узнаем

Che sei la vita e sei il nul a.

Что ты – жизнь, и ты же – пустота.

Per tutti la morte ha uno sguardo

У смерти на каждого один взгляд.

Verrà la morte e avrà i tuoi occhi.

Смерть придет, и у нее твои глаза.

Sarà come smettere un vizio,

Это как порвать с пороком,

Come vedere nello specchio

Как увидеть в зеркале

Riemergere un viso morto,

Всплывающее мертвое лицо,

Come ascoltare un labbro chiuso.

Как прислушиваться к сжатым губам.

Scenderemo nel gorgo muti.

Мы сойдем в теснину молча.

Опущу (прямо в Лету) свои и чужие, в основном, иноязыкие изыски,

промежуточные варианты перевода и размышления о них. Не могу не рассказать

лишь об одной дилемме, более литературной, нежели филологической,

возникшей (и так и не исчезнувшей) вокруг перевода последней строки. Дилемме,

естественно породившей цепочку любопытных дешифровок, – и кое-какое свежее

представление о поэтическом таланте Павезе.

Все начинается с того, что muto ( muti в соответствующем падеже), как и

прямые, от того же корня, разноязыкие сородичи этого слова, означает, прежде

всего, "немой", а лишь потом "молчащий", "молчаливый", "тихий". Поэтому было

крайне соблазнительно перевести последнюю строку стихотворения так: "Мы

сойдем в теснину немыми" – точь-в-точь как в известных мне английских

переводах. Эта интерпретация имеет еще одно достоинство: она очень в духе

истинного первоисточника, то есть Данте с его метафизическим реализмом.

Данте, как и его время, привержен абсолютным, абстрактным ценностям и

понятиям. Немота естественным образом присоединилась бы у него к слепоте и

глухоте – полнокровным акциденциям, а не преходящим дистинкциям вроде

молчания или упрямства.

Беда только в том, что Павезе – не Данте, причем очень сознательно не

Данте. Он – порождение другого времени, уже не сын католической церкви,

вообще, едва ли христианин, и, главное, иначе изобретателен. Кроме того, за

последние двести лет поэтическая метафизика стала куда более индивидуальной.

41

С учетом всего вышеизложенного мы просто не можем не обратить внимание

на следующее обстоятельство: в данном стихотворении "немота" уже занята (в

седьмой строке) словом taciuto. Причем, в точной аналогии с muto из последней

строки, это замещение не является само собой разумеющимся, первоочередным.

Ибо tacito (латинское слово, также проникшее во многие европейские языки) – это, прежде всего, "молчаливый", " тихий"4, а лишь потом "безмолвный, немой". Как

легко видеть, ровно наоборот.

Для того чтобы обоснованно заключить, что слова muto и tacito грациозно

заняли семантические ниши друг друга, необходимо сначала показать, что они не

были (и не могли быть) использованы по прямому назначению. То есть: что

невозможно запросто проинтерпретировать (и перевести) muti как "немой", а

taciuto как "тихий", избавившись от проблемы (инверсии) как таковой.

Суть дела, как обычно, в том, что интерпретировать и переводить нам

приходится не слова, а целые фразы. Присмотримся к строкам 4-8:

Sorda, come un vecchio rimorso

Глухая, как старое угрызение,

O un vizio assurdo. I tuoi occhi

Как абсурдный порок. Твои глаза

Saranno una vana parola,

Станут пустым словом,