Der Tod und das Mädchen (Смерть и девушка)

Итак – Гамлет решает "не быть".

Листая стихи Павезе, я наткнулся на прямое цитирование этого

судьбоносного вывода. Привожу его, краткости ради, в английском переводе (если

только само стихотворение изначально по-английски не написано; точно не

помню):

You're darkness.

Ты – темнота.

For you, dawn is silence.

Для тебя рассвет – тишина.

You're not mute. You're darkness.

Ты не нема. Ты – темнота.

Невозможно не заметить dawn is silence – в полноценном третьем слое

(круге) "рассвет есть покой". Еще правильнее было бы вывернуть цитату

наизнанку – "Рассвет – это смерть". Это выворачивание предусматривает тонкое

понимание филологии Шекспира. Да и как может быть иначе, если ты – темнота?

Не ты ли умираешь с утренней зарей? Но для нас, искушенных, это заодно или

даже прежде всего строительный материал для "мы сойдем в теснину молча"

(или, как в английском переводе, "немыми", в итальянском оригинале,

релевантном для Павезе даже когда он писал по-английски, – все то же muto) из

"глазной метафоры". Как мы уже знаем, эта строка – многократно сжатая

реминисценция из "Ада".

Теперь что-то важное. Мы уже раз пять упоминали, что Павезе написал в

дневнике, вроде бы, вскоре после разрыва: "Ты, даже ты – только предлог".

Только предлог? Внимание: почему, в таком случае, "ты, даже ты" – а не

просто – "ты"? "Даже ты" – темнота? "Даже ты" – молчание? "Даже ты" – тишина?

Ведь, в таком случае, даже если ты предлог, то – только ли предлог?

17

71

Здравый совет Данте – раз войдя, оставить всякую надежду ( Lasciate ogne

speranza, voi ch'intrate' ), как мы знаем, может быть если не отвергнут, то разложен

на составляющие и разбросан по разным строкам. В этом, наверное, секрет самой

высокой из мудростей – мудрости житейской.

Но строки, непосредственно следующие за данной, нет смысла дробить на

части. Ибо раздробленные, они никогда уже целого не составят.

Почему?

Вот почему.

Данте пишет (Ад 3,1-15):

Queste parole di colore oscuro

vid' ïo scritte al sommo d'una porta;

per ch'io: «Maestro, il senso lor m'è duro»). Более того, один из нумерованных фрагментов .

Ed el i a me, come persona accorta:

«Qui si convien lasciare ogne sospetto;

ogne viltà convien che qui sia morta.»). Более того, один из нумерованных фрагментов

После мучительный раздумий я предложил следующий перевод:

Я, разглядев над входом, в вышине

Слова такого темного значенья,

Сказал: "Учитель, смысл их тяжек мне".

Он отвечал, как око сей страны:

"Здесь следует оставить все сомненья;

Здесь даже страхи приговорены…"

Этот перевод имеет некий структурный порок и, вдобавок, все еще зависим

от бессмертного шестистишия М.Лозинского:

Я, прочитав над входом, в вышине,

Такие знаки сумрачного цвета,

Сказал: "Учитель, смысл их страшен мне".

72

Он, прозорливый, отвечал на это:

"Здесь нужно, чтобы душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета…"

Тем не менее, у него есть несколько важных позитивных отличий. Во-первых,

он ближе к оригиналу – и по тривиальному смыслу, и в том, что до авторских

намерений. К примеру, у Данте душа не обязана быть твердой – она должна всего

лишь оставить все сомнения до единого; нет речи о "советах страха" – просто

трусость (или низость) должна быть истреблена. Это не все – но для нас куда

важнее то, что во-вторых. Именно, непростительное "смысл их страшен мне" я

заменил, следуя автору, на "смысл их тяжек мне". В самом деле, тут стоит все то

же латинское по происхождению duro, которое знакомо нам через endure. Данте

жалуется Вергилию на то, что смысл надписи у ворот ада для него темен и

трудновыносим. Тот отвечает: здесь приходится терпеть, отказавшись от права

на сомнение и доверившись проводнику, здесь первым (почти буквально) умирает

не человек, а его страх. Словом, в аду (по крайней мере, для путешественника)

все так, как должно быть в жизни. Чтобы выжить, необходимо благородное

терпение, а не брезгливое благородство.

Как оторвать болезнь ( duro) поэта от лекарства ( endurance) – терпеливого

мужества, предписанного Вергилием? При помощи снотворного, стилета,

револьвера, петли? Еще лучше – потребовав все сразу и немедленно, не

дожидаясь конца пути и связанной с ним расплаты?

Как легко, улыбнувшись, отмести Гамлета с его надеждой на вечную тишину!

Насколько веселее и логичнее мужественное долготерпение Лира (Эдгара или

кого-нибудь еще), endurance Фолкнера и duro Данте!

До поры до времени, лишь до поры до времени, отвечают нам шубертова

мелодия, медоточивое гамлетово признание, "глаза смерти" и сладкий змеиный

яд Клеопатры. До поры до времени – вернее, пока есть силы. Но они кончаются,

непременно кончаются – и что тогда?

Павезе написал в одном стихе:

My friend has aged and is no longer content with himself.

Мой друг состарился и более не удовлетворен собой.

73

Что тогда?

Осознаешь, наконец, что смерть придет, обязательно придет, что свидание с

ней – важнейшее, что тебе еще предстоит. Что других дел у тебя нет. Что со

смертью непременно придется выяснить отношения.

Вот тогда-то тишина и становится непреодолимым соблазном…

18