Der Tod und das Mädchen

Наш биограф, Брейтбурд, пишет, в унисон с многочисленными итальянскими (и, как ни странно, некоторыми американскими) источниками, что Даулинг, бросив Павезе, в 1950 году неожиданно вернулась в Америку. Ее отъезд якобы доконал писателя – он его в буквальном смысле не пережил. Произнесем сакраментальную фразу: вскоре после отъезда Констанс Павезе, находившийся на вершине славы, написал несколько замечательных стихотворений и покончил с собой. Из-за любви. Как Ромео и Джульетта, взятые вместе.

Самоубийство, разумеется, действительно имело место. Во всем остальном Брейтбурд и его источники ошибаются. Даже в сроках. Ниже я вернусь к вопросу о месте, времени и роли Даулинг в том, что произошло с Павезе. Увы, кое-какие иные обстоятельства повлияли на него гораздо сильнее, чем довольно веселый, уж точно не трагический роман. Истинные мотивы Павезе проще, сложнее, пестрее, интеллектуальнее и вовсе не столь романтичны. Вдобавок, они были великолепно им осознаны и совершенно не стихийны. Наконец, мотивы его самоубийства восходят к гораздо более ранним временам. Несомненно, однако, что Павезе очень хотел, чтобы его смерть была признана самоубийством из-за любви. Как мы увидим, свой последний сеанс массового гипноза он провел успешно. Вопреки здравому смыслу, фактам, стихам, прозе, хронологии, вообще, всему на свете, оно (самоубийство) именно таким и вошло в историю.

Смерть Павезе – наверняка самое знаменитое литературное самоубийство в послевоенной Европе. Любовь, социология и политика на сей раз сработали вместе, причем с оглушительным успехом. Дело не только, даже не прежде всего в немедленно разразившемся скандале. Скандал как раз в порядке вещей. Задумаемся: один из крупнейших писателей Италии, ее культурный герой, только что (в мае 1950 года, за три месяца до гибели) получивший важнейшую национальную литературную премию ("Стрега"), погибает из-за второстепенной американской актрисы, чуть ли не статистки – чем не скандал! Но не просто скандал! Обидная (не по рангу) драма Павезе разразилась на фоне вполне справедливых протестов против американской культурной оккупации Европы. Естественно, Европа жестоко отомстила замешанной в драме американке. Скандал, как ни странно (следовало ожидать обратного, но жизнь, к счастью, все-таки не столь ужасна), загубил профессиональную судьбу Даулинг и, вероятно, укоротил ее век.

Жестоко? Несомненно. Тем не менее, хорошо известно, что скандалы выдыхаются, а изломанные судьбы забываются; при других обстоятельствах эта драма до нас, скорее всего, живьем бы не дошла – разве что три строки в энциклопедии. Но на сей раз история припасла (для своей двоюродной сестры, истории культуры) магнит попритягательнее. Обошлось без всякого гламура. Вполне достало высоких побуждений и славной игры с людьми и словами.

5

Итак, 26 августа 1950 года Чезаре Павезе запирается в номере туринской гостиницы "Рома" и принимает огромную дозу барбитурата, попросту, сильнодействующего снотворного. Его мертвое тело обнаруживают на следующее утро. Якобы, кошка, делившая с ним номер, царапалась в дверь изнутри. Этим исчерпывается фактическая сторона самоубийства Павезе.

Далее начинается его, самоубийства, литературная история.

Брейтбурд пишет:

"Рядом с постелью лежал сборник стихов и записка: ’Прощаю всех и прошу прощения у всех. Ладно? Только не надо сплетен’".

Все – правда. Впрочем, в реальности дело обстояло еще необычнее. В частности, записки как таковой не было; к тому же Павезе оставил на тумбочке не только пачку стихов и пустую коробку из-под снотворного. Для предсмертной писанины он использовал собственную философско-поэтическую книжку Dialoghi con Leucò ("Диалоги с Леуко"). Павезе прошелся карандашом прямо на книге и, вдобавок, отчеркнул в ней несколько поучительных фраз. На титульном листе он написал: Perdono tutti e a tutti chiedo perdono. Va bene? Non fate troppi pettegolezzi. Брейбурд (в отличие от других) перевел эти слова правильно, только чересчур романтично. Non fate troppi pettegolezzi – это просто "Не сплетничайте слишком много"¹. Вдобавок к этому Павезе написал несколько туманных строчек сиреневым карандашом на оборотной стороне читательского библиотечного билета. Там были фраза из "Диалогов": "У смертного, Леуко, бессмертны только воспоминания, которые он носит в себе, и воспоминания, которые он оставляет", а также фраза из дневника: "Я нес людям поэзию и немало претерпел на своем пути". Отдельно стояло глубокомысленное: "Я искал себя". Это мудрое изречение он сочинил на месте; во всяком случае, в его опубликованных (прижизненно и посмертно) произведениях оно не появляется.