Деревенский бунт

– …кент ещё добавил. Короче, ближе к ночи, отметелил я мусорка. Мент же – клад, который… нужно хранить в земле… Кипиш, мы ноги в горсть и дёру. Решил залечь у кента, пересидеть шухер. А его янычары[110] учухали, прижали, он и раскололся. Я и загремел. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал…

– А вторая ходка за что?

– Вторая?.. Да я, в натуре, завязал… А подгони-ка, земеля, ещё пару кружек. Да вели… в натуре, не стесняйся… вели, чтоб после пены лила. Знаю я этих профурсеток. Ишь, как её, Золушку, с пены-то разволокло – поперёк себя толще. Дюймовочка… Молодая бикса[111], а что из неё выйдет лет через пять?! В натуре, что поставь, что положь… Тьфу!.. При без очереди, нам повторно…

– Как «без очереди»?

– Молча… Ну, бляха-муха, ты пошто, Филя, такой дикий?! Ну, дерёвня!.. – И Головня тихо пропел, на похабный лад переинача ходовую песенку: «Какой-то ты неразвитый, какой-то ты задубчивый…»

– Ты за базаром-то, Головня, следи, просеивай базар. – Филя не заметил, как перешёл на блатной говор, воистину, с кем поведёшься, от того и наберёшься, а к сему Филя имел и редкостный творческий дар: мог и с книгочеем-профессором, и с базарным бичом, и с сельским мужиком так говорить, словно он и профессор, и бич, и сельский житель. А жаргон – в моде, и Филя уже писал в газете: «Страшная напасть в нынешней русскоязычной речи …язык не поворачивается молвить, в русском языке… – натиск хамского тюремного жаргона, а то и просто подзаборной брани в разговорную, да и книжную речь, отчего нынешняя речь похожа на свалки в дачных березняках и осинниках. В начале прошлого века, когда ещё крестьянское население, слава богу, владело величавым пословично-поговорочным, природно-образным, божественным языком, жаргон ядовито расцветал лишь в либерально-демократической, газетной и литературно-местечковой одесской «малине». А теперь русскоязычному жаргону полная воля, родному языку – скорбная неволя. Это как российские правители презирают свой народ, свою отеческую речь, чтобы дозволить такое, когда по радио и телевиденью, в поездах, самолётах, автобусах денно и нощно звучат уголовно-жаргонные, богомерзкие «песенки»; когда жаргон и мат, словно ядовитые помои из взорванной канализации, захлестнули нынешнее кино и, к великой скорби, даже и российскую литературу. Невольно помянешь великого радетеля корневого русского языка Александра Шишкова: «Хочешь погубить народ, истреби его язык». И простолюдье привыкает к жаргону…»

Тут Филя вспомнил, а ведь и невеста его, аспирантка Маша, чешет по фене как по писаному, словно окончила не исторический, а блатной факультет. Прибежит с универа голодная, сразу: «Хавчик есть?.. Голодная, да ещё профессор наш… панты гнёт…» Хотя и сам Филя, забывшись, нет-нет да и ввернёт блатное словцо, как ныне под мутными чарами Головни.

– Ладно, не гони пургу, дядя шутит. – Головня похлопал парня по плечу. – Сгоняй-ка за пивком.

– Там очередища…

– Нам же повторно, нам без очереди…

– Нет, в натуре, иди и сам без очереди бери, коли такой ловкий.

– И возьму, какой базар. Забашляй…

Филя со вздохом сунул мятые рубли, и Головня раскачистой, блатной походочкой, что в море лодочка, поковылял к прилавку. Вернулся и с пивом и где-то выцыганил пару вяленых чебаков.

* * *

– Ну, как пивко, Филя?..

– Бурда… Вот мама в деревне, бывало, поставит вино из дикой смородины, черники, достанет из погреба, – бутылка холодная, запотевшая, – нальет по стакашку, выпьешь – праздник на душе. А это что, моча кошачья…

– Обижаешь, начальник, свежее пивко – милое дело… под сушёную тараньку… Так об чём базар?.. Да-а, о продавцах. Нет, в натуре, зря их, Филя, жучат, зря…

– Ничо не зря, – поморщился Филя, – там есть такие… злые, как собаки. Облают ни за что ни про что.

– Да, собачатся. Да у их же, в натуре, работа собачья – поневоле собакой станешь, поневоле залаешь. Вас – полом, она – одна. Всем угождать – не успеешь штаны скидывать, в натуре. С вами ежли не собачиться, с потрохами сожрёте. Моя кобра всю жизнь за прилавком торчит. За словом в карман не полезет, в натуре, так отбреет – век будешь помнить. Так что, мне ребятишек мамкой пугать?! Может, намордник на её одеть, чтоб не кусалась?!

– …А ты в старице щук ловил?.. Я однажды подошёл, гляжу, мама родная, щука в траве стоит, колышется, добычу поджидает. Один нос торчит… Я возле её пасти блесну протащил, она цоп!.. Здоровенная… до пояса мне… А потом ещё окуней наудили, ночью жарили на рожнях. Красота: звёзды сияют, тихо, в камышах рыба играет…

– Лабуда[112] всё на постном масле, ла-бу-да… Помнишь песню: «А я несчастная, торговка частная…» Продавцы они, Филя, почище иных, которые одной рукой крест кладут, другой бабло гребут.

– Воруют же.

– Да кого они воруют, кого воруют?! В натуре… Чего ты мелешь?!

– Да все говорят…

– Говорят, в Москве кур доят… Не слушай, Филя, никого, от зависти плетут. Тень на плетень… Да у меня баба на мясе стоит, так она, в натуре, с голоду сдохнет, а паршивого куска не возьмёт…

– Паршивого не возьмёт, а добрый кусок не упустит.