Деревья умирают стоя

Маурисьо. Вот это? Ну, что вы! Наш работает куда лучше. (Презрительно) Это поет настоящий соловей.

Входят Элена и сеньор Бальбоа.

Элена. Все в порядке?

Маурисьо. Да. Сеньорита остается у нас.

Элена. Ну, слава Богу. Поздравляю.

Маурисьо. Отведите ей комнату с окнами в сад и представьте ее нашим. Она начнет завтра же утром.

Элена. Слушаюсь. Сюда, сеньорита. (Идет к левой кулисе)

Изабелла протягивает руки Бальбоа.

Изабелла. До свидания, сеньор! Это было чудесное похищение! (Идет к двери)

Маурисьо останавливает ее.

Маурисьо. Минутку, коллега. Прорепетируем сейчас. Вот пустырь. Тут решетка. Начинайте!

Изабелла(улыбается счастливой улыбкой). Так?

Маурисьо. Так. Большое спасибо.

Изабелла уходит, глядя на него и улыбаясь. Маурисьо стоит, не опуская поднятой для приветствия руки. Кажется, несмотря на его теории, улыбка слишком взволновала его. Наконец идет к картотеке, рассеянно просматривает карточки, насвистывает, но взгляд его все время обращается к двери. Бальбоа осторожно кашляет, чтобы привлечь его внимание. Маурисьо резко оборачивается.

О, простите, я совсем забыл. Слушаю вас, сеньор…

Бальбоа. Бальбоа. Фернандо Бальбоа.

Маурисьо. Надеюсь, моя секретарша ввела вас в курс дела. Вы уже не боитесь?

Бальбоа. Да, все прошло. Я бы даже посмеялся, если бы не то печальное дело, которое привело меня к вам. Трудно говорить, как-то пересохло в горле.

Маурисьо. Если только это, мы все сейчас уладим. (Открывает дверцу шкафа) Виски? Херес?

Бальбоа. Что-нибудь, все равно.

Маурисьо наливает вино.

Когда доктор рекомендовал мне вас, я не слишком надеялся. Но после всего, что мне рассказали, я вижу: он был прав. Если кто-нибудь в мире может спасти меня, то только вы.

Маурисьо. Мы сделаем все возможное. (Протягивает ему бокал) Говорите совершенно откровенно.

Пока сеньор Бальбоа говорит, Маурисьо делает заметки.

Бальбоа. Придется начать с давних времен, но я ненадолго задержу ваше внимание. Представьте себе большое счастливое семейство. Внезапное несчастье оставляет в живых только нас с женой и нашего внука. Мы так боялись его потерять, что не были в достаточной мере строги. В этом — единственная наша вина. И вот началось: подозрительные знакомства, ночи вне дома, карточные долги… У бабушки пропала одна из драгоценностей… Но — «это буйная голова, не говори ему ничего». И я не говорил. Когда я решил вмешаться, было уже поздно. Однажды он вернулся домой на рассвете, глаза у него были потухшие, и я не узнал его голоса. Он едва еще стал юношей, но уже перенял все повадки взрослого негодяя. Когда я вошел, он пытался взломать мой письменный стол. Произошла сцена, о которой я не хотел бы вспоминать. Он кричал, пытался поднять на меня руку. Мне было очень больно, но я ударил его по лицу и выгнал из дому.

Маурисьо. И он не вернулся?

Бальбоа. Гордость всегда была единственной его добродетелью. Мы узнали, что он пробрался на пароход, отплывающий в Канаду. С того дня прошло двадцать лет.

Маурисьо(пишет). «Сознание собственной вины». Могу ли я отметить «двадцать лет раскаяния?»

Бальбоа. Нет. Это была худшая ночь моей жизни, но если бы она повторилась, я сделал бы то же самое. Время подтвердило мою правоту.

Маурисьо. Вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?

Бальбоа. Лучше бы я не знал. От игры он перешел к контрабанде и мошенничеству. От уличных драк — к подлогам и грабежам. Он стал профессиональным бандитом. Конечно, бабушка ничего не знает. Но жизнь наша разбита, дом наш разрушен. Она ни разу не упрекнула меня. Только — ее закрытый рояль, ее кресло спиной к окну, ее молчание год за годом… это хуже всех обвинений. Как будто виноват я. И вот, наконец, однажды утром она получила письмо из Канады.

Маурисьо(с досадой). О чем же вы думали? Неужели вы не могли перехватить письмо? Оно могло ее убить.

Бальбоа. Напротив. Оно вернуло ее к жизни. Наш внук просил простить его. Три страницы великолепных обещаний и трогательных воспоминаний.

Маурисьо. Простите. Я так глупо поспешил сделать вывод.

Бальбоа. Нет, это теперь вы торопитесь с выводом. Письмо было фальшивое. Его написал я.

Маурисьо. Вы?