Деревья умирают стоя

Маурисьо. И потом, главное: какого дьявола вы его женили? В игре, как и в жизни, холостяк лучше защищен. Не можем ли мы устроить ему внезапный развод?

Бальбоа. Ну, что вы! У бабушки на этот счет очень твердые взгляды.

Маурисьо. Может быть, он путешествует один?

Бальбоа. Чем мы это объясним?

Маурисьо. Ну, что-нибудь… родные заболели.

Бальбоа. У нее нет семьи. Оставался только отец, я его убил в прошлом году. Несчастный случай на охоте.

Маурисьо. Мы ей тоже можем устроить несчастный случай.

Бальбоа. А он, такой влюбленный, бросит ее одну?

Маурисьо. Говорю я вам, эта женщина нас погубит. Брюнетка она?

Бальбоа. Блондинка.

Маурисьо. Еще труднее! Блондинка, влюблена, сирота… (Размышляет, шагал по сцене. Вдруг видит на стуле плащ Изабеллы. У него загораются глаза) Постойте! (Бежит к диктофону) Алло! Элена? Где девушка? Обе сюда! Скорей! (Оборачивается к Бальбоа) Вы хорошо ее рассмотрели? Подходит?

Бальбоа. Как раз то, что нужно! Лучше не придумать! (Обнимает Маурисьо) Спасибо, сеньор, спасибо!

Входят Элена и Изабелла.

Элена. Сеньор директор?

Маурисьо. Срочное распоряжение! Полный гардероб для сеньориты: десять выходных костюмов, шесть спортивных, три вечерних туалета. Несколько фото на фоне снега. Несколько еловых веток. На чемоданах — ярлык: «Отель. Онтарио. Галифакс. Канада».

Элена. Как? Сеньорита уезжает в Канаду?

Маурисьо. Наоборот, приезжает. И никаких сеньорит. (К Изабелле) Сеньора, я счастлив представить вам дедушку вашего супруга.

За сценой поет соловей.

Занавес

Действие второе

Холл в доме бабушки. Справа дверь в кухню, слева — в другие комнаты. В глубине сцены терраса, выходящая в сад. Широкая лестница ведет во второй этаж. Все овеяно гостеприимной сердечностью обжитых домов и полно очарования, как картинка из старого альбома. Хеновева, наперсница и друг хозяйки, накрывает на стол. Поздний вечер. Сад за стеклами террасы окутан сумраком.

Хеновева. Вот сняла гардины, новые повесила… Может, сеньора захочет прежние? Сама не знаю. Цветы им поставила. Седьмой раз меняю. Сперва, мол, они не совсем свежие. Потом, мол, слишком свежие. Она говорит — ставь розы, он говорит — ставь сосновые ветки. Она — надо, чтоб пахло, а он — что ночью это вредно. Эту неделю у нас ничего не разберешь… Пусть сами выбирают. Сил больше нет: туда-сюда по лестнице! То гардины вешай, то снимай, то портреты вешай, то тоже снимай. Хоть бы точно сказали!.. Такое уж дело, Хеновева. Когда жених запаздывает на полчаса, и то места себе не находишь, а тут человека двадцать лет ждали!.. Какие простыни постелить, полотняные, или бумажные, тонкие? Сеньор говорит, те слишком грубые. А сеньора хочет, чтоб были полотняные. Просто — не знаю, кого и слушать. Вот как с кроватями. Сеньор велит ставить две, а сеньора — нет, одну, двуспальную. Лучше бы подождать, пока сами приедут и разберутся. Я вот как: когда сеньора велит одно, а сеньор другое, я ему «да», а сделаю, как она хочет… Так какие мне простыни стелить: полотняные или бумажные?

Справа выходит бабушка. Вся она — из прошлого: старый бархат, старые кружева, высокая старинная палка.

Но сегодня в нее вдохнули новую жизнь

Бабушка. Полотняные, полотняные. Я их сама подшивала. Пусть это будет для них. Понимаешь?

Хеновева. Да, теперь понимаю.

Бабушка. Закрой хорошенько дверь из залы и опусти гардины. Часы так громко бьют, помешают им спать.

Хеновева. Хорошо, сеньора.

Бабушка. А окно пусть будет совсем открыто.

Хеновева. Боюсь, мошкара из сада налетит.

Бабушка. Пусть хоть весь сад к ним придет!

Фелиса уходит.

Когда он был маленький, он так любил спать на воздухе? Бывало иногда, летом, он думает — мы не слышим, и полезет ночью в сад, по этой ветке палисандра, она ведь доходит до самого окна. Помнишь, сеньор хотел ее срезать?

Хеновева. И прав был. Она все окно закрывает, в комнате от нее совсем нет света.

Бабушка. Бог с ним, со светом! Я знала, что мальчик вернется и, кто знает, может быть, снова захочет спуститься в сад, как тогда.

Хеновева. Теперь уж не то. Он тогда маленький был, легкий. Теперь он потяжелее. Сломается ваша ветка.