Деревянная грамота

Сам герой этих россказней уже присутствовал, совещался с бойцами. Сам он, надо полагать, вставать в стенку не собирался – берег себя для государевой потехи. Потому был одет в хорошую шубу и шапку, которую жаль было бы закусывать, бросаясь в бой. Закушенная шапка спасает зубы, пускает иной удар вскользь, но бывало и так: шапка летит в сторону, а во рту у бойца – лишь клок меха.

Стенька посмотрел налево – там он увидел знакомые лица ямщиков из Тверской слободы. Ямщики уже выдержали вчера бой с молодцами из Рогожской слободы, хотя с трудом, а побили их, раззадорились и решили выйти против стенки самого Трещалы.

Ямщики привели с собой языкастого деда. Пока младшие наводили боевую черту, он вышел вперед, очень собой гордый и довольный. Дед драться не собирался, а лишь задирать противника.

– Что затосковали, молодцы! – крикнул он Трещалиной стенке. – Не печальтесь – за одного битого двух небитых дают, да и то не берут!

Бойцы держались стойко, делая вид, будто никакой дед к ним не цепляется. Он же старался что было силы – может, свои у него в стенке стояли, а может, наняли деда, поди разбери.

– Эй! Ги-и-ись!!!

Народ посторонился, и, замедляя бег, крепкий возник подвез санки к самой боевой черте и встал, ударив еще в лед копытом.

В санках стоял с вожжами в руках статный человек в распахнутой шубе, которого приветствовали общим криком. Стенька узнал его – это был гостиной сотни купец Веретенников.

– Скидай рукавицы! Я новые привез!

Новенькие меховые рукавицы для бойцов, сцепленные веревочками попарно, лежали в санях кучей. Купец выскочил, сгреб их в охапку и вывалил на лед.

– Разбирай, молодцы! Пусть – по-честному! А старые – в сани кидай! Потом отдам!

Обе стенки смешались. Купец, не сходя с саней, тщательно следил, чтобы все бойцы сменили рукавицы на новые. И правильно делал – иной бесстыжий приходил с закладкой, а для закладки мог взять и камушек, и железку. Хотя бойца, у которого в рукавице обнаруживалась закладка, били немилосердно, все равно охотники еще находились. И купцу, который за свои деньги привозил новые рукавицы, эта трата окупалась – до лета покупатели вспоминали его щедрость.

Только успели разобраться с рукавицами, только Веретенников со своими санями убрался со льда, – послышался пронзительный, привыкший справляться с большими пространствами голос.

– Посторонись, люди добрые! – зычно вскрикивал статный молодец, в котором Стенька уже почти без удивления признал Томилу. – Посторонись! Накры везу!

Он тащил за собой санки, груз в которых был обвернут в сено и увязан в рогожу. Следом шел молодой парень с палочками.

– Пропустите веселого!

– А накрачей где ж?

– Да вот же накрачей!

– Молод больно!

Выйдя к месту, где была проведена по льду боевая черта, скоморох стал раскутывать накры. Вожаки стенок сошлись к нему – оговорить его действия.

– И то – что за бой без грохота! – Трещала треснул его по плечу, да так, что хилому человеку и на ногах было бы не удержаться. Однако Томила и сам в стенке стаивал, и сам перед стенкой в сгрудке силушкой похвалялся. Он вскинул голову, всем видом показывая, что удар для него – не удар, а так, вроде муха крылышком задела.

– Ай, здоров молодец! – похвалили из толпы.

– Даст Бог здоровье в дань, а деньги сам достань! – сразу же отозвался скоморох.

– Гляди, не проворонь! – сразу отозвался из толпы кто-то зловредный.

Стенька усмехнулся и решил пробиться малость поближе к боевой черте. Сверху-то, конечно, виднее, да снизу-то слышнее. Ему же страсть как хотелось знать, о чем будет говорить с бойцами причастный к пропаже деревянной грамоты скоморох.

– Ну-ка, Лучка, грянь! – велел Трещала своему выученику.

Молодой скоморох взял палочки, строго посмотрел на свое музыкальное орудие, примерился – и раздался мелкий отчетливый треск, палки били по коричневой коже все быстрее и быстрее, пока накры не зарокотали, перекрывая шум и созывая всех добрых людей смотреть потеху.

– Ну, Томилушка, пошли стенку становить, – сказал Трещала. – Кто в сгрудку пойдет – ты иль я?

И приосанился – пусть все видят, что не жаль ему дорогой шубы с шапкой, лишь бы покрасоваться перед народом. Томила прекрасно эти затеи понимал и знал, как надобно отвечать.

– Ты биться мастер, а сгрудка – это не бой, а баловство одно. Твой час еще впереди, – довольно громко заявил скоморох. – Дай-ка сегодня я выйду. Только вы уж меня поберегите, расступитесь вовремя. Я вам завтра пригожусь.

– Да не бойся! Уйдешь целехонький!

Народишко меж тем сбивался вокруг накрачея Лучки. Одни нахваливали, другие поругивали – что, мол, тихо бьет. Лучка, не придавая значения гнилому слову, выдерживал ровный рокот, хоть уже и с напрягом – даже губу закусил. Оборвал, когда Томила постучал его ладонью по плечу, – будет, мол, потом наколотишься, сейчас дух переведи!

Стенки выстроились поперек реки, в трех саженях от боевой черты каждая. Становились бойцы в три ряда – первый, обращенный к противнику, ровнехонький, плотный, следующий за ним – пореже, и третий – уж совсем никакой, хотя и от него зависело немало.