Деревянная грамота

Стенки стали сходиться – неторопливо, не нарушая строя и соизмеряя свое движение с движением противника, чтобы к боевой черте прийти разом.

Сошлись!

Одновременно взлетели кулаки и опустились тоже одновременно. После чего каждый молотил своего противника, стараясь меж тем не портить строя и не наступать в одиночку.

– Бей, Ногай! Бей в середку! – закричал из второго ряда Томила.

С таким трудом собранное и подготовленное им чело плотно сжатым кулаком врезалось в чело вражьей стенки, но и там не сосунки стояли. Трещалино воинство, получив дружный отпор, уступило вершок…

– Бегут! Бегут! – завопила какая-то чересчур глазастая женка.

– Бегу-у-ут!!! – заорал и Стенька.

Ему было все равно, чья стенка одерживает верх. Он радовался перемене на поле боя, и только. Но вдруг схлопотал крепкий тычок локтем в бок, удивился и повернул голову – кто это настолько сдурел, чтобы в толпе так больно бить?

Рядом с ним стоял Трещала. Стенька, пробиваясь поближе ко льду, оказался уже в тех рядах, которые занимали приближенные к бойцам лица.

– Наших бьют! – отвечали глазастой женке возмущенные голоса.

– Держи ряд! – заорал Томила. – Плотнее, сволочи!

И побежал задами, чтобы взобраться чуть повыше и увидеть бой сбоку.

Стенка собралась с силами и каким-то отчаянным усилием словно срослась. Это уже не были отдельные люди – это была огромная мощная тварь, чьи конечности вздымались и опускались словно бы без приказа, но одновременно, дружно и хлестко. Удары были страшны, но тварь не ощущала боли. Она словно окаменела, до такой стойкости была спаяна, и неподвижные лица бойцов казались сосредоточены, словно у монахов, предавшихся безгласной молитве.

– Бей! Ломи! – вдруг завопил сверху Трещала.

И клин, разученный в таких тяжких трудах, во второй раз мгновенно выдвинулся из ровной стенки, и она вся устремилась на противника острием вперед, не давая ему опомниться.

– Крылья! Не отставать! – надрывался Трещала.

– Отсекай! Отсекай! – голосил рядом с ним невесть откуда взявшийся атаман ямщиков.

Стенька наслаждался всей душой. Бой перешел в то состояние, которое называлось свалкой-сцеплянкой, стенок более не было – были пары бойцов. И не одна рожа уже окрасилась кровью из носа, и не один боец уже, свалившись, откатывался подальше от топчущихся ног. Хотя в стеночном бою ногами драться и не полагалось, тем более – бить лежачего, но в суматохе всякое могло случиться.

– Ах, мать вашу!.. – видя, что лежащих, пожалуй, уже больше, чем стоящих, рыдающим голосом воскликнул ямщицкий атаман. – Что, Трещала, велим накрачею молчать?

– А велим! – Трещала, ловко растолкав народ, сбежал на лед и хлопнул по плечу совсем обалдевшего от собственных усилий Лучку.

Лучка трижды ударил в накры со всей допустимой силой и прекратил игру. Тем самым временно прекращался и бой.

Упавшие вставали, разгорячившиеся утирали лбы. Стенки разошлись, встав, как стояли изначально, хотя обе несколько поредели. После чего неторопливо, даже торжественно сошлись на боевой черте, и бойцы попарно обнялись – раз, другой, третий. Это было необходимое замирение, прощение за удары и возможные увечья.

Те, кто, будучи сбит с ног, отполз в сторонку, уже привели себя в порядок. В большинстве своем они, отерев снегом и уняв кровавые сопли, сейчас возвращались в строй, но некоторые сидели на снегу в бедственном состоянии, держась кто за голову, кто за плечо, и вокруг уже хлопотали старики, умеющие помочь горемыкам.

То время, которое бойцам требовалось для отдыха, честной народ тоже с пользой употребил. Многие принялись биться об заклад. Ямщики показали себя богатырями, Трещалина стенка разочаровала зрителей, но нашлись умники, утверждавшие, что неудачное наступление – одно притворство.

– В этом-то бою Трещала одолеет, – услышал Стенька рядом с собой. – А вот каков он будет против Одинца?

Это был купец Веретенников. Он как человек, снабдивший бойцов новыми рукавицами, тоже стоял среди знатоков.

– Так ты за Одинца, Тихон Сергеевич? – спросил седобородый румяный дядя. – Тогда тебе с Беляниным нужно бы об заклад биться. Он всегда за Трещалу ставит.

– Так нет же Белянина! – воскликнул Веретенников. – Блины где-то жрет! И Перфишки, сукина сына, нет!

– Рудакова? – прозвенел внезапный и несвоевременный голос.

Стенька ахнул – это напомнил о себе Данилка Менжиков.

– Его, стервеца! – не сообразив, что отвечает невесть кому, возмущенно сказал Веретенников. – Как до дела – так он все пороги обобьет! Как ближе к делу – с собаками не сыщешь!

– Ах, вот ты где! – раздался знакомый голос. – Теперь тебе Рудакова подавай!

К стервецу и сучьему сыну Данилке яростно пробивался скоморох Томила.

– Ты что это вызверился? – удержал его за плечо Веретенников.

– Да Тихон Сергеевич! Лазутчик ведь это, шиш, выведывальщик! Он к Трещале на двор обманом пробрался! Он только и знает высматривать, кто в котором дворе собирается! Он и вокруг «Ленивки» околачивался! Подослали его, Тихон Сергеевич!

– Ну-ка, молодец, сознавайся! – внезапно сделавшись суровым и строгим, купец ловко ухватил Данилку за ворот.