Деревянная грамота

– У государя царевича вся сбруя имеется, да только в Верху хранится, – говорил безмерно довольный дед. – Как велено будет конька седлать – и тогда принесут нам потешные серебряные стремянцы, и с путлищами, и с наконечничками серебряными. А пока он деревянным коньком забавляется. Я того конька видывал! Слыхали – старец Ипполит есть? Что по дереву знатно режет? Вот ему и дали конька из липы вырезать. Потом белой жеребячьей кожей оболокли и на четырех колесцах утвердили, а колесца – железные, прорезные. И к тому потешному коньку седельце изготовили – как подлинное, и с крыльцами, и с подпругами, серебряными гвоздиками обили. И стремянцы посеребренные, и чепрачок алой тафты!

– Так с самого утра принесут? Спозаранку? – вернул деда к завтрашней великой радости Богдан.

– Да, спозаранку. Чтобы лишнего времени они на конюшнях не болтались. Через конскую упряжь всякие чары творят! – грозно произнес дед. – Вон науз, что под уздечкой болтается, – лихой человек туда сунет узелок с кореньями, снаружи и не видно. Или под седло, под чепрачок! Господь вас упаси за государеву упряжь руками хвататься! Сам оседлаю!

Ночью оставили на конюшнях не одного, а троих сторожей. Наутро и впрямь принесли в сундучке из Верха упряжь. Дед принял ее так, как принял бы на руки образ, чтобы нести в крестном ходе.

Данила держался вместе с Семейкой и Богданом. Тимофей был со старшими – он довольно послужил стряпчим конюхом, пора было становиться конюхом задворным. Все надели чистое, кто мог – новое. И ведь странное дело, государь Алексей Михайлович, бывало, без всякого шума на конюшни заглядывал, потому что любил аргамаков страстно и даже выбирал, которого изобразить под седлом на своей конной парсуне. Он мог из своих покоев попасть в Аргамачьи конюшни чуть ли не крытыми переходами, пройдя по снегу лишь несколько шагов до ворот, и еще от ворот – столько же.

Но на Масленицу государь являлся торжественно, с царевичем же – и вовсе впервые…

Настал назначенный час – конюхи выстроились в ряд, готовые рухнуть государю в ноги.

– Идет, идет! – послышалось.

Первым за ограду вошел Васенька Голицын – юный и пригожий стольник, любитель лошадей, которого государь обычно и посылал с поручениями на конюшню.

– Все ли готово? – спросил негромко.

– Все, батюшка Василий Васильевич, – как к старшему, обратился к нему дед Акишев. – И кони, и конек, и лукошко.

Лукошко с ломтями усыпанного крупной серой солью хлеба для подкормки стояло у его ног, обутых по такому случаю в новехонькие желтые сапоги.

– Да ладно вам, будет вам! – совсем близко раздался звонкий голос, в котором явственно чувствовалась улыбка. – Куда вы все? Нешто я сам с младенцем не управлюсь?

И за ограду вошел, сопровождаемый всего лишь тремя из приближенных, государь Алексей Михайлович. Он вел за правую ручку старшего сына – царевича Алексея Алексеевича. В левой ручке царевич держал игрушечную алебарду немецкой работы – с заостренным древком, с лезвийцем в виде полумесяца по одну сторону, а по другую – с нацеленным вниз изогнутым клыком. Был он темноволос, круглолиц, румян – весь в отца, из тех детишек, что растут крепенькими, как грибы-боровички, на радость всем, кто их даже в первый раз увидит.

Сзади шли Алексей Тимофеевич Лихачев – учитель царевича, любимец государя – боярин Федор Ртищев, последним – дьяк Башмаков. Их окружали молодые бодрые стольники, чтобы и на малом пространстве между дворцом и конюшнями ничей нежелательный взгляд не коснулся государя.

Конюхи дружно поклонились.

– Вот, Алешенька, это твои слуги верные, что ходят за аргамаками, – объяснил государь. – Ты аргамаков посмотреть хотел – сейчас их тебе и выведут.

– А где они живут? – спросил мальчик.

– А живут на конюшнях и там едят сенцо да овес, – государь взглядом позвал Голицына. – Васенька, вели, чтобы овса и сена принесли – показать. А скоро мы с тобой, Алешенька, поедем в Коломенское жить, и ты там будешь на своем коньке ездить. Помнишь, я обещал тебе конька подарить?

– Помню, батюшка! – воскликнул малыш.

– Вот он на конюшне уже и стоит.

– Ведите, ведите! – пронесся шепот.

Дед Акишев и второй по старшинству конюх, Тимофей Кондырев, привели потешного конька. В серебряной упряжи он выглядел еще забавнее. По тайному дедову знаку конек стал бить копытцем оземь, встряхивая головой, отчего красиво волновалась длинная, до земли, вороная грива.

Взяв сына под мышки, Алексей Михайлович усадил его в седло. Конька провели взад-вперед и сочли, что этого довольно. Царевича спустили наземь.

– Теперь похвали его, Алешенька, – посоветовал государь. – Награди его, он заслужил, он еще не раз тебя носить будет.

– Поверни ручку ладошкой вверх, государь царевич, – и дед Акишев сам придал нужное положение неопытной ручке. – Ты коньку с ладошки угощение подавай! Он несмышленый, если в пальчиках держать – он и пальчики в пасть заберет, больно будет.

– Вот так, Алешенька, – пришел на помощь и отец.