Деревянная грамота

– Здоров, сучий сын! – заглянув в щелку, оценил сторожа Семейка. – Ну да ладно – управимся!

– А как? – подал голос Данила.

Приведя товарищей на Яузу, он все больше молчал, предоставляя действовать им, и правильно делал, потому что конюхи знали, как правильно производить выемку, а он пока – нет.

– Аль я не татарин?

Семейкины слова Данила понял, когда Богдаш отвлек пса, двигаясь вдоль забора и постукивая, а Тимофей подставил товарищу сложенные, как для принятия иерейского благословения, ладони в меховых рукавицах. Семейка птицей взлетел на забор и соскочил во двор. Несколько мгновений спустя пес захлебнулся лаем.

– Долго мне ждать?! – прикрикнул на Данилу Тимофей.

Оказывается, он и парню уже подставил руки, чтобы переправить его в Трещалины владения.

Данила соскочил в глубокий снег и понял, что произошло: Семейка накинул кобелю на шею аркан, петля захлестнулась довольно туго, а конюх, быстро передвигаясь по дуге и сбивая пса с толку, все выбирал и выбирал веревку, норовя приблизиться к сторожу сбоку.

Данила захлопал в ладоши, пес, обезумев, рванулся к нему, и тут Семейка неожиданно оказался на кобеле верхом, одной рукой натягивая аркан, другой держа сторожа за лохматое ухо.

– Скорее, Данила! Палку! Вон полено! Да берегись!

Пса взнуздали поленом, веревку завязали хитрым узлом, дотащили сторожа до забора и набросили петлю на кол, а конец веревки перекинули на ту сторону. Теперь он уже не мог встревожить лаем соседей и помешать выемке.

– Да, поди, напрасно старались, – сказал Семейка. – Все соседи пошли на бои смотреть. Разве какой безногий дома остался, и то – вряд ли. Открой, Данила, калитку, впусти Богдашку с Тимошей. А я пойду погляжу…

Московские дома строились на один лад. Может, у кого из богатых бояр и князей и были диковинки – мебель из Польши, расписанные звездами потолки, немецкие часы весом в полпуда, с серебряными болванами и с боем, а обустройство простого человека было конюхам знакомо досконально. Они старательно обыскали и подклет, и верхнее жилье, и горенку, и чуланы, и по клетям прошли, и до зимней кухни, стоящей на краю огорода, добрались, и баню осмотрели внимательно, всюду суя коли не пальцы, так лезвия ножей и даже нарочно прихваченную длинную железную спицу.

– Учись, молодой! – приговаривал Тимофей, показывая снизу неприметное, но довольно длинное пространство на приколоченной над окошком полке. – Пусто? Пусто! А вот еще на стропилах поглядим!

Но предмета толщиной примерно в вершок, длиной в пядень с небольшим (исходили из наименьшей величины), а шириной, поди, вершка в два, не находилось. Семейка побывал в хлеву и на сеновале, потыкал спицей в зерно, в мешки с мукой и крупами. Не поленился и собачью будку изучить.

Деревянная грамота как сквозь землю провалилась.

– Промахнулись! – Тимофей развел ручищами: мол, казните меня, братцы, не угадал!

– Что будем делать? – спросил Богдаш.

– Томила либо тому Перфишке врал, либо всем прочим, включая в сие число тебя, свет, – обратился Семейка к Даниле. – Выходит, тогда ты был прав, когда сказал: кто тело уволок, тот и грамоту у приказных отнял.

– Грамота, выходит, у Одинца, – подытожил Тимофей. – А что, братцы, не валяем ли мы дурака? Не умнее ли пойти к Башмакову и честно признаться: грамоты не сыскали, да ее и искать незачем, потому что эти деревяшки – старого Трещалы наследство и одним лишь стеночникам нужны, им в обед сто лет, а твоей милости от них толку никакого.

– Тимофей дело говорит, – согласился Богдан. – Дьяк-то весь, поди, извелся. Ходит по Верху и про каждого думает: уж не ты ли, голубчик, в этом деле замешан, не ты ли измену затеял либо измене потворствуешь? И многие дела, поди, из-за того стали… А ты что скажешь, Семейка?

– Пусть Данила скажет, – подумав, решил тот. – Вон, гляньте, светы, – надулся.

– Ты чего, Данила? – спросил удивленный Тимофей. – Нам всем Масленица не в радость из-за этой бесовской грамоты! Пойдем, в ноги поклонимся Башмакову, растолкуем, что к чему, и он нас от этого розыска избавит! Так, что ли?

– Нет, не так.

Данила покачал головой. Глядя в пол, а не в глаза товарищам, он искал нужные слова. Слов не было, а был сперва страх, зябкий такой страх, даже плечами передернуть пришлось, потом вдруг – полное безразличие. Найдется грамота, не найдется? Иное важно!

Страх мальчишки, ощутившего близость смерти и свое полное одиночество, ожил вдруг! И покорное безразличие перед лицом гибели, которая даже глядит милосердной, ибо тиха и сладка на вкус, слаще меда, слаще сна… Все это было же, было! Все это вспомнилось уже однажды!

– А как, свет? – Семейка коснулся его плеча.

– Парнишка тот, в санях… Коли не найдем, кто его не пожалел, в сани загнал…

– Да никто же не загонял, он сам туда забрался, – возразил Тимофей.

– Убегал от кого-то, вот и спрятался! – наконец в Даниле проснулась страсть, и дар убеждения с ней вместе. – Какой сволочью нужно быть, чтобы парнишку зимней ночью по улицам гнать?! А, Тимоша? Нет, вы как знаете, хоть к Башмакову идите, хоть к государю! А я того аспида найду!