Деревянная грамота

– Ты, Данила, гляжу, не на шутку биться собрался! – заметил Богдаш. – Только с конюшен уходить не вздумай! Бойцов-то кулаки не кормят – разве таких, как Одинец или Трещала. А прочие все где-то служат или ремеслом кормятся. А то с конюшен сбежишь – да и будешь потом у Никольских ворот корочки у подьячих просить!

Данила покосился – Богдаш явно готовился перечислять его боевые подвиги, включая вчерашний позор. Однако Желвак опять словно на самой грани удержался.

Как всегда, конюхи вышли Боровицкими воротами. Тимофей зашел в церковку Рождества Иоанна Крестителя, устроенную тут же в воротах, и пробыл там столько, что Семейка отправился его вызволять.

– Ты тоже за ним присматривай, – велел Богдаш Даниле. – Великий пост на носу, а он как редьку с квасом есть начнет, так сразу душой возносится и в обитель проситься начинает. Я ему покажу обитель!..

– Так коли душа туда рвется?

– Ты его, пса бешеного, не знаешь. Он в обители недели две, много – три поживет, кто-нибудь ему слово поперек скажет, и он, Тимофей, всю обитель по камушку разнесет. Сам опозорится и Аргамачьи конюшни опозорит!

Дойдя до Водовзводной башни, конюхи повернули налево и поверху, по-над рекой, отправились туда, где шумел народ и вовсю били накры.

– Как бы узнать – кто на льду? – спросил Тимофей.

Богдаш и Семейка разом поднесли к глазам сложенные крышечкой ладони.

– Ямщики, что ли?

– Нет, это, видать, Харлама Обросимова стенка, он в прошлом году с Одинцом выходил, в этом сам молодцов грозился собрать… Вон он, Харлам, в челе стоит, вон его бородища!

– Да не Харлам это…

Подошли поближе.

– Точно – Харлам! А против него – гляди, Данила! – зазнобушка твоя, Трещала с братией!

– В который раз сходятся-то? – спросил Тимофей забравшегося чуть ли не на подошву кремлевской стены парнишку.

– В первый! Да это бой нестоящий! – как знаток отвечал парнишка. – Не бьются – отдыхают!

– Ишь ты! Сам бы вон вышел на лед да и отдохнул! – одернул знатока Тимофей.

– А парнишка прав, – приглядевшись, заметил Семейка. – У Трещалы завтра-то главный бой. Одинец своих бережет, а этот, гляди, на лед выводит, да такого противника сегодня выбрал, чтобы вполсилы с ним биться. Ты что, свет? Или что увидел?

Это относилось к Даниле.

– Пока они тут воюют, пойти бы да отыскать у Трещалы эту треклятую грамоту… – прошептал Данила.

Семейка и Желвак, пораженные замыслом, переглянулись.

– А как ты ее собрался искать, свет? – тихонько спросил Тимофей. – Ты хоть раз в жизни выемку-то делал?

– Я не делал, а вы?

Конюхи уже все втроем переглянулись.

– А нам доводилось, – ответил за всех Семейка. – Полагаешь, они ее дома держат?

– А больше негде. Не с собой же берут…

С собой деревянную книжицу – такую, какой она представлялась конюхам по столбцам Земского приказа, – взять можно было разве что за пазухой. Но при этом она оказывалась в гораздо большей опасности, чем если бы лежала дома за печью, под сундуком или в ином труднодоступном месте.

– А коли у соседей хранят? – не унимался Семейка. – Завернули либо в мешок с каким добром сунули, отдали все вместе на сохранение… Да любой боец мог ее домой унести!

– А коли Томила не врет и у них вовсе той грамоты нет? – внес свою долю сомнений Богдаш.

– А коли сыщем? – вдруг спросил Тимофей. – Хоть что-то же делать надобно!

И все поглядели на Данилу. Как-то так вышло, что о пропавшей грамоте больше всех именно он беспокоился, пробовал подобраться к ней на разные лады, и такое поведение парня было в укор куда более опытным конюхам, который день не умевшим выполнить поручение дьяка Башмакова.

– Так что, пойдем, что ли, товарищи? – Богдаш обвел конюхов веселым взглядом, таким, что сразу сделалось ясно – коли Семейка и Озорной откажутся, он не откажется!

– Ин ладно! – усмехнулся Семейка. – Сейчас по льду извозчики не бегают – придется через Кремль к Никольской выходить, там уж точно поймаем.

– А почему не бегают? – Данила лишь теперь обратил на это внимание. – Река-то широкая, во-он там, вдоль того берега, и могли бы…

– А там бани, свет! Ты ведь сам туда к Авдотьице бегал! – объяснил Семейка. – Они горячую грязную воду под лед спускают, и лед там ненадежный. Ну, так идем, что ли?

До Яузы добирались так: Семейка забежал в домишко при конюшнях, где они с Тимофеем жили, вернулся с каким-то добром за пазухой, потом вышли не к Никольским воротам, а к Спасским, пересекли Красную площадь (у самой опрятной на торгу блинни застряли – съели по горячему блину с икоркой!), вышли на Ильинку, и уж там остановили пьяненького ямщика с подходящими санями.

Не доезжая Трещалина двора, его отпустили и подошли с бережением.

– Тихо… – шепнул Тимофей.

Конюхи замерли, прислушиваясь. Но за высоким забором голоса не звучали.

– Все, что ли, ушли? – спросил Богдаш. – И бабы, и дети?

– Как же им не пойти на своих поглядеть? – усмехнулся Семейка. – Вся Москва сейчас на реке…

Тимофей несильно стукнул по забору. Раздался собачий лай.

– Миа-а-а-ау! – очень похоже протянул Семейка и добавил чуть более свирепо: – Уа-а-ау-у-у!

Пес, возмущенный такой наглостью, вмиг оказался у забора и стал с той стороны бросаться на доски.