Причиной, приводившей к необходимости читать Библию и в том и в другом смысле, было то, что Бог сообразуется с историей рода человеческого[533]. Отношение Августина к иудейским жертвоприношениям определялось все тем же правилом, сформулированным по поводу проблемы многоженства патриархов: об обычаях требуется судить, соотнося их с эпохой и с обстоятельствами. Однажды римский сенатор Волузиан задал провокационный вопрос: как возможно, чтобы Бог принял новые христианские жертвоприношения, если он отверг жертвоприношения древние? Неужели Бог решил изменить свое отношение к жертвоприношениям? В своем ответе, обращенном к императорскому комиссару Флавию Марцеллину, Августин вновь оперся на идею божественной адаптации к человеческому роду[534].
Вот что говорит Августин:
Насколько широк этот вопрос, хорошо видно тому, кто способен без пренебрежения вникнуть в расхождения, существующие между прекрасным и подобающим, а таковые расхождения встречаются в том или ином виде повсюду. Прекрасное противоположно уродливому и безобразному; его рассматривают и восхваляют само по себе. Подобающее же противоположно неподобающему; оно зависимо от иного, оно как бы связано с иным, и рассматривается оно не само по себе, но по отношению к тому иному, с которым оно связано. Впрочем, так же обстоит дело с пристойным и непристойным: либо они суть то же, что подобающее и неподобающее, либо они рассматриваются таким же образом. И вот примени теперь эти соображения к вопросу, который мы обсуждаем. Жертвоприношение, сделать которое повелел Бог, приличествовало первым временам, однако ныне оно уже перестало быть подобающим. Вот почему ныне Бог предписал иное жертвоприношение, каковое и подобает нашим временам. Бог, не подверженный никаким изменениям творец и устроитель всего, что подвержено изменениям, гораздо лучше человека знает, что подходит тому или иному веку, а что – нет (novit quid cuique tempori accommodate adhibeatur). Он знает, что и когда он должен дать, добавить, убрать, вычесть, увеличить или уменьшить, чтобы красота всего хода событий, отдельными частицами коего являются вещи, подобающие каждому времени, развернулась как торжественная музыка некоего невыразимого мастера и чтобы те, кто чтут обряд, завещанный Богом, могли перейти к вечному созерцанию красоты также и тогда, когда наступило время веры[535].