Дерево в окне

Апрель, и апельсин, и ломкий стук капели
так делятся легко на солнечные щели.
А в лужицах (с эмалью льда) – бензин,

и солнце бьёт полого по панели.

Луч пилит синеву, как жук-пропеллер,
но в ветках первая мелькнула акварель.

И у окна испуганно кружится,

из сна ли выпав, с'o снегу, синица.
Конец зиме, мой ветреный апрель.

II

Мой апрель-менестрель,
ледяной, продувной одуванчик.
Как в сифоне, капель
комарино звенит, то ли плачет.

За снега, за века

затаясь, что тебе то и дело,
всем кивая: «Пока!» –
улыбаться упрямо, несмело.

Прозвенела струя:

«Я другой, я не знаю, веками
только камни стоят,
оттого что из вечности – камни.

Мне так больно от холода

и от слепящего света,
ручеёк я и облако,
сам я из талого снега».

…Уходя налегке,

пробежит, не прощаясь, нечаянно
трель-капель по щеке,
дребезг ливня и трепет дыханья.

Где гостишь, с кем летишь,

мой апрель, колокольчик и мальчик?
Смехом сыплешься ль с крыш
иль горстями (безгорестно!) плача?

Баллада о елях и детстве

I

Мельчат огоньками мили,
и мысли горят воочью,
мчусь в жёлтом автомобиле
(он снят с антресолей) ночью.

А память 'aховой пылью

на крыльях автомобиля
порхает за тормозами,
где лак слезает – слезами.

Из-под колёс, под колёса

огни неверные лезут,
вдруг что-то сверкнуло косо,
тень дерева перерезав.

Не ельничья[1]

ли аллея,летящая в сон из детства, –
туда, где некуда деться?
Олень ли то в отдаленье?

«Что?.. Вам в аллею из елей?

В ту, видную еле-еле?..
Поверив искомой цели,
скорей берите левее».

II

Утро холодом веет,
снежные флаги белеют,
мой маленький джип в аллею
вплывает, дышать не смею.

«Бежит и тает, как свечка,

по улочке, бежевой речке,
иное солнце – ручное,
в оранжево-белом облаке

солн-шар[2]

– печёное яблоко,он мал, но оно сквозное.
Вот белый олень промчался,
и миг лишь до сна остался…»

Лёд тронулся – не остановишь,

напрасно баранку ловишь,
джип, верная моя лайка.
Что ось, что любая гайка

летят на север, за осень,

вслед снегу тебя заносит.
Туда, за алмазной гранью
(последней в максимализме?),

за Северный полюс жизни

или, быть может, за Южный
(такой же книжный и вьюжный)…
А грань земная – на осень

по кругу назад – и бросит.

Увы, аллея из елей
покрыта снегом забвенья
и нам видна еле-еле…

Мой город, на сон похожий,

летят огоньки и звенья,
что ж, снова я твой прохожий.
Но сонм рождественских елей

всё там же. Он не левее,

а прямо – и вверх! Правь твёрже.
«В горах моё сердце»[3], Боже.

Почти верблюд