Дерево забвения

Несколько минут от автобусной остановки до Сити-колледжа погружают тебя в кипящий котел смятения. Женские взгляды тебя оценивают, мужские ласкают. Какие-то торговцы заговорщицки тебе улыбаются, какие-то молодые мамочки даже здороваются. Уставившись в тротуар, ты идешь нетвердой походкой, тихонько умоляя их не обращать на тебя внимания. Не смотрите на меня, не заговаривайте со мной, я не та, что вы думаете. Я изолированный слог без возможной рифмы. Одинокий зверь, этакое чудовище Франкенштейна, блуждающее в поисках родственной души, которую не найти.

Когда ты наконец врываешься в кабинет Лили-Роуз, та вовсю барабанит по клавиатуре своего компьютера. Вот и ты! — восклицает она, искренне обрадованная, повернувшись в кресле.

Она ведет тебя в афро-карибскую забегаловку на бульваре Фредерика Дугласа. Когда вы входите, головы посетителей поворачиваются: Лили-Роуз здесь единственная белая. Вы наполняете тарелки рыбой, листовой капустой, картофелем и пикантным соусом, взвешиваете их, берете в холодильнике банки имбирного лимонада, выбираете столик (в углу, чтобы не отвлекал телевизор) и усаживаетесь друг против друга.

Ты напряжена. Ясно, что Лили-Роуз решила тебе что-то сказать, и, похоже, она тщательно подготовила свою речь — по крайней мере, в уме, если не письменно. Наконец она глубоко вдыхает и начинает:

— Спасибо, что пришла ко мне сегодня, моя милая. — Ты терпеть не можешь, когда она называет тебя моей милой. — Ты не можешь себе представить, до какой степени это важно для меня. Спасибо, Шейна. Мне надо рассказать тебе кое-что. Я думала, что никогда этого не сделаю, но… глядя на тебя эти последние месяцы, видя, как ты понемногу превращаешься в женщину, я решила, что должна это сделать. Вот… О, моя милая! Мы с тобой так давно знакомы, ты и я, а? Я хочу сказать… я встретила тебя, когда тебе был один день от роду, и удочерила через несколько дней.

Ты заливаешься краской.

— Я не могу тебе сказать, как была горда и взбудоражена, пустившись в это семейное приключение с твоим отцом. В тот день, когда тебя принесли в Батлер-холл и устроили в твоей комнате, ты сразу уснула в кроватке с сеткой, а мы с Джоэлем повернулись друг к другу и сказали в один голос: «Мы сделали это!» Я была без ума от радости, Шейна, надеюсь, что ты это знаешь. Это видно на фотографиях в наших альбомах.

У Лили-Роуз дрожит голос. Она отводит взгляд и смотрит сначала на неоновые трубки на потолке, потом на толстую кассиршу, которая подпиливает себе ногти, наконец на других клиентов. И начинает плакать.

— Я сразу вернулась к работе. Няни занимались тобой днем, но… довольно часто мне приходилось задерживаться на работе допоздна. А Джоэль чаще работал дома и видел тебя больше, чем я. И вы были спаяны, как… будто волшебным клеем склеены, понимаешь? Просто неразрывно. И конечно… несмотря ни на что… была и генетическая связь. Я не хотела зацикливаться на этом, я даже поклялась себе этого не делать! Но это было так, никуда не денешься, и я не могла этого забыть.

Слезы текут из уголков ее глаз. Тебе все больше не по себе.

— Возвращаясь с работы к семи часам, я заставала вас вот так, — она сжимает руки так крепко, что белеют суставы, — и мне казалось, что… что для меня не осталось места, понимаешь? Джоэль был твоим отцом, твоей матерью, твоей луной, твоим солнцем, твоим небом… Рядом с ним в чем еще ты могла нуждаться? Часто, когда я брала тебя на руки и прижимала к себе, ты плакала и тянула ручки к Джоэлю. Меня это, конечно, ранило. Джоэль говорил мне, что это всего лишь этап и не надо воспринимать так трагично… но мне стало… нестерпимо. Мне казалось, что я все погубила, Шейна. Казалось, что я недостойна называться матерью. Это создало напряжение между мной и твоим отцом. Уж не помню, сколько сеансов я разбиралась в этом с доктором Ферзли…

Ты озираешься. К счастью, шумит вентилятор и бормочет телевизор, так что речь Лили-Роуз не слышна другим посетителям.