Дерлямбовый путь Аристарха Майозубова

Внутренний страх неминуемого разоблачения собирает либералов в агрессивные кучки, где они, тщательно причесавшись и сколотив добрые, «одухотворённые» лица, отчаянно противостоят тем, кто лучше, талантливее и честнее. В некотором смысле, российский либерализм — удел посредственностей, тех, кто в самом важном предпочитает зависеть, а не созидать.

Современный мир дал массу технических преимуществ, но забрал у человека Бога, превратив одиночество в нечто всеобъемлющее и ценное. Ведь, если в тебе нет Бога, ты вскармливаешь ненасытное эго, идя на поводу бесконечных желаний стареющего организма, с ужасом отгоняя становящуюся всё более актуальной мысль: а что там дальше, за гранью смертного тела? Всё, к псам все эти размышления! Надо лечь спать, — устало подумал Аристарх и направился к кровати, в тайне надеясь, что завтрашний день будет соответствовать календарю.

Правда определяется открытием глаз, это нехитрое правило существования стало доброй привычкой, ищущего высокие смыслы поэта. Вот снова утро и до боли знакомая мысль, за которой мгновенно устремляется просыпающееся сознание: где я есть? Аристарх встал, осмотрел комнату и понял, что он там же, где и вчера: вещи лежали в том же порядке, а пройдя на кухню, гений с радостью увидел немытую посуду, причём на одной из чашек, краснел отпечаток помады Инги. Всё произошло, как и хотелось, уставшему от перемен Майозубову — без сюрпризов. Немного развлекла и одновременно смутила смс-ка от Инги: «Лечу в Париж, но только лишь для того, чтобы ты там себе не надумал, что самый-самый», а чуть позже пришла ещё одна: «Если серьёзно, кажется, что с Вадимом всё». Аристарх понимающе улыбнулся, вздохнул и включил электрический чайник.

Нет ничего лучше, чем выспаться и не размышлять о том, что делать дальше, особенно, если наступившее утро самое обычное, а в окне мутит стандартная серость середины зимы и главное, никого нет рядом. Возможность побыть одному — и суровое наказание, и высшее из благ, умиротворённый Майозубов кинул пакетик с заваркой в чашку и залил кипяток, затем подвинул к себе тетрадку и написал несколько настроенческих строк:

Утро, обычное утро, серая дымка зимы,

Всё хорошо и привычно, но будто бы взято взаймы,

Тут и покой, и тревога, в чашке горячий чаёк,

В тени уставшего Бога жизни течёт ручеёк…

Несмотря на то, что два года оказались утерянными навсегда, Аристарх порадовался, что последовательность в этот раз не прервалась и вчера оставалось действительно вчера, а не некой случайной датой на отрезке его воплощения, отчего появилось ощущение пусть и временной, но надёжности, которое не только успокоило, но и заставило довольно улыбнуться.

— Здравствуй, понимаешь, — раздался очень знакомый голос.

— Привет, но имей ввиду, водки нет от слова совсем, — недовольно отреагировал Аристарх, неодобрительно глядя на материализовавшегося Бориску.

— Тогда хоть чайку налей, гость к тебе зашёл.

— Не слишком ли мелко пить чай, для столь важного привидения?

— Ну это дело такое, давай, как говорится, что есть…

— Тебе какого чаю налить, чёрного или зелёного?

— Понимаешь, Аристарх, когда нет водки цвет чая не имеет особого значения, по крайней мере для порядочных существ.

— А что имеет значение?

— Вот в самую суть вопрос задал, потому я и пришёл. Небось, тяжко тебе, поэтишко, по временам болтаться, да внутри себя самого сражаться?

— Привыкаю, Бориска, хотя, что говорить, муторно всё это.

— Плохо, что привыкаешь, когда бороться надо.

— С чем бороться? Ещё недавно, мне казалось, что я немного сдвинутый и мне с этим неплохо жилось и писалось, а сейчас получается, что ты абсолютная реальность. Да что говорить, даже прыжки во времени — реальность. Единственное, что по-настоящему радует, ещё могу творить.

— Значит, мир внутри себя искать не хочешь?

— Бориска, мира внутри поэта не существует. Поэт — даже не личность, а явление, размазанное в пространстве и представлениях почитателей таланта, одним словом — фантом. Жаль, конечно, что мне так жить приходится, но, видимо, такова планида гениальных поэтов.

— То есть, тебя, Аристарх, всё устраивает?

— Сложно сказать, Бориска, но скорее всего нет.

— Так, может, договоримся?

— Ты ещё попроси кровью договор подписать…

— Можно и кровью, безусловно, хотя это такое — тёмные времена прошлого.

— Нет, Бориска, не пойдёт, договора не будет…

— Почему сразу отказ?

— Потому что ты настоящий, очень странный, но настоящий. Когда я считал тебя глюком, с тобой даже поспорить можно было, поругаться, выпить в конце концов.

— А сейчас что, нельзя? Я вон тебе помощь предлагаю.

— Помощь? Ты мне прямо США напоминаешь, которые сначала нам страну развалили, а потом ножки «Буша» слали — помогали. Правда, после этой помощи ещё и птицеводство окончательно разрушилось.

— А ты, как хотел — закон жизни, один жрёт другого. Пищевая цепочка, понимаешь.

— Знаешь, Бориска, погоди-ка ты со своей помощью, ведь пока я сам разруливаю ситуацию, я принадлежу себе. Но вот, если ты мне поможешь, придётся принадлежать тебе.

— Чего же в этом плохого? Просто прими покровительство.