Деррида

Для этого надо согласиться читать так, как видят сны, без руководства по применению, с прыжками, падениями, помрачениями, открытыми вопросами. Терпеливо… Речь не о том, чтобы «понимать», как в обычном чтении… Речь о другом – об осторожном продвижении мысли, наблюдении подробностей, буквы, молчаливой паузы… В эпоху, обезумевшую от прямых линий и коротких путей, когда здравый смысл установил свое владычество над королевством мысли, медленность и кривизна в том виде, в котором их возвеличивает Деррида, стали современной формой философской смелости.

Но если во Франции на Деррида почти не обращают внимания, в США его известность по-прежнему растет. С факультетов французского литературоведения деконструкция перекочевала на сравнительное литературоведение, а потом на изучение английской литературы, что позволило ей значительно увеличить зону своего охвата. Но с той же скоростью развивается и сопротивление, g февраля 1986 года The New York Times Magazine объявляет войну Йельской школе и Деррида, «человеку, который изобрел деконструкцию». На обложке заголовок: «Тирания йельских критиков». Тон статьи вполне соответствующий: «С конца 1970-х годов группа, которую некоторые называют „герменевтической мафией“, постоянно расширяла свое влияние на изучение литературы в Йеле… Многие наиболее известные критики усвоили манеру мыслить по образцу Деррида, стремясь распропагандировать его имя и стиль вместе со своими собственными»[965].

В этот период Йельская школа, однако, не больше чем воспоминание. После смерти Поля де Мана университет в Нью-Хейвене больше не привлекал Деррида. И только присутствие Хиллиса Миллера еще удерживало его там. Но летом 1985 года последний рассказал ему, что не рассчитывает остаться в Йеле. «После ухода Поля де Мана, – объясняет Хиллис Миллер, – я почувствовал, что страница перевернута. Сопротивление тому, что мы представляли, постоянно усиливалось. Нам больше не удалось добиться присуждения степени ни одному человеку из нашего круга. Даже приглашение Деррида стало обрастать все большими проблемами. Мне показалось, что ближайшие годы окажутся намного менее приятными и интересными, чем уже прожитые нами. Мюррей Кригер, замечательный человек, предложил мне перейти в Ирвайн – недавно открывшийся к югу от Лос-Анджелеса университет. Он был профессором английской литературы и сравнительного литературоведения, но главное то, что он руководил Институтом критической теории. У меня возникло желание принять его приглашение, но тогда я еще не принял решения. В августе 1985 года я говорил с Жаком, в его саду в Рис-Оранжис. И сегодня я все еще слышу его слова: „Если ты уедешь в Ирвайн, я был бы рад тоже туда отправиться. Это, возможно, взбодрит нас“. У него было обыкновение расставаться с институтами, поскольку он боялся, что окажется привязан к ним слишком надолго, станет их пленником. Но возможно, у него было также желание, более или менее осознанное, „завоевать Запад“… Когда я рассказал о возможности перевести Деррида в Ирвайн, Мюррей Кригер очень воодушевился, понимая, какая аура в результате этого перехода возникнет у всех гуманитарных факультетов. А поскольку он был близким другом Уильяма Лиллимана, заместителя ректора университета, административные барьеры удалось устранить за самое непродолжительное время. Когда я задал вопрос о вознаграждении Деррида, Лиллиман тут же спросил меня, сколько он получал в Йеле, а потом добавил: „Мы можем увеличить эту сумму на 50 процентов и дать ему треть постоянной ставки как выдающемуся профессору“. Переход в итоге состоялся в 1986 году»[966].