Деррида

Именно в период перехода в Ирвайн Деррида принимает решение вести отныне занятия на английском языке, что позволит ему обращаться к гораздо более широкой аудитории. Когда речь идет о более или менее формальной лекции, например на конференции, он читает заранее переведенный текст. Но на семинарах эта процедура была бы слишком громоздкой. Поэтому Деррида ограничивается тем, что записывает общую линию рассуждения на французском, а потом переводит сам себя, сначала не очень быстро, но потом у него начинает получаться довольно бегло. Но все равно эта смена языка по-прежнему представляет для него проблему, в большей степени теоретическую, чем практическую. Сэмюэль Вебер вспоминает: «Однажды один из слушателей решил его успокоить: „Ваш английский превосходен, все совершенно понятно“. Но Деррида ему ответил: „В том-то и проблема, мне только и удается, что выражаться понятно“. Тот, кто виртуозно играл на средствах французского языка, долгое время страдал от того, что только и мог, что „сообщать“, когда начинал говорить на английском. Но его владение языком становилось все более тонким. В последние годы он мог целую лекцию посвятить тонким различиям между „maybe“ и „perhaps“»[967].

Деррида также подталкивает Сару Кофман, Жана-Люка Нанси и Филиппа Лаку-Лабарта начать работать в США, хотя английским они владеют намного хуже него. Теперь, когда French Theory в моде, ситуация здесь кажется ему намного более открытой, чем во Франции. Ему хотелось бы, чтобы это пошло на пользу их карьерам, и он не колеблясь пишет горячие рекомендательные письма, которые оказывают определенное воздействие. В 1985 году Жан-Люк Нанси приезжает на два года преподавать в университет Сан-Диего, недалеко от Ирвайна, благодаря чему им будет проще встречаться. Чтобы поддержать публикацию «Типографии» Лаку-Лабарта в издательстве Гарвардского университета, Деррида пишет предисловие объемом 40 страниц, выражая свое восхищение «силой и требовательностью» этой мысли:

То, что я разделяю с Лаку-Лабартом, мы вместе разделяем, хотя и по-разному, с Жаном-Люком Нанси. Но я спешу напомнить о том, что, несмотря на многие общие для них двоих и для нас троих работы и пути, опыт каждого остается в самой его единичной близости абсолютно иным, то есть, несмотря на свою фатальную нечистоту, секретом идиомы. Секрет – это в первую очередь разделение, не-отношение, прерывание. Самое неотложное, и я попытаюсь приложить к этому все усилия, – это покончить здесь с любой видимостью семейственности, избежать генеалогических искушений, проекций, уподоблений или идентификаций[968].

Прочитав этот превосходный текст, Филипп Лаку-Лабарт посылает Деррида взволнованное письмо. Сила страниц, посвященных ему другом, едва не лишает его голоса.

Единственное слово, которое приходит мне на ум, – я потрясен. Помимо «простого» нарциссизма, который я, впрочем, не отрицаю, впервые вижу, что меня кто-то читает, и этот кто-то – ты, не только то, что ты представляешь, но ты, перед кем мой долг в вопросах мысли безмерен и кого, ты это знаешь, я упорно считаю главой школы, к которой я по-прежнему ощущаю принадлежность, даже если я на самом деле никогда не был в положении твоего ученика. Но помимо этого нарциссизма, по причине того, что ты даешь этим текстам, в которых я вопреки внешне заметному тону всегда ощущаю себя не совсем уверенным, ты оказываешь им доверие, которое я бы не счел возможным, и я только что начал понимать, что они пытались сказать и что я сказать не мог[969].