Деррида

У Деррида был замечательный облик: черты лица, голос, кожа, взгляд, шевелюра, плечи, жесты… Его тело само очень сильно влияло на вас, каким-то особым образом… Слышать Деррида, говорить с ним – значило встречать не Слово или одну из его копий, а разум юпитеровского толка (у нас нет подходящего греческого слова) под маской чистой способности к расшифровке и подсказке. Разум не бахвалящегося, громогласного и величественного Юпитера, а Юпитера внутреннего, в высшей степени осведомленного и точного в своих желаниях, не чуждого в то же время жизни желания, простой привязанности, борьбе с усталостью, вечно бодрствующему воображению, муке, которая всегда рядом, утверждению, отрефлексированному вплоть до болезненности[1091].

В студенческие годы Деррида считал себя болезненным и питался за диетическим столом. Но в зрелом возрасте у него превосходное здоровье, что не мешает ему быть ипохондриком и сходить с ума из-за малейшего сигнала опасности. У него пульс велосипедиста или марафонца – меньше 50 ударов в минуту, благодаря чему у него отличная выносливость и необычная способность быстро восстанавливать силы. Он следит за своим питанием и не особенно любит вино, что не мешает ему восторгаться познаниями в этой области его друга Рене Мажора. После периода Колеа он отказался от сигарет, предпочтя им небольшие сигариллы. Под давлением сына Жана он в конечном счете отказался и от них, перейдя на трубку, которую часто забывает зажигать, но с которой любит позировать перед фотографами. На самом деле он ведет очень трезвый образ жизни, и отчасти это объясняется его заботой о здоровье. У него столько проектов, столько книг надо написать, что он хотел бы прожить очень-очень долго.

На Жана-Люка Нанси всегда производил впечатление тонус Деррида во время путешествий в Америку. После кратковременного отдыха, невзирая на синдром смены часового пояса, он может прочитать длинную лекцию, поучаствовать в дискуссии или дать интервью, а потом не упасть в грязь лицом и на приеме, почти обязательном. Во время поездки в Мехико от Международного коллежа философии Деррида признается Нанси: «Приехав, я был просто оглушен. Я попытался немного поспать в машине, которую прислали за мной в аэропорт. Но как только я взял слово, усталости и след простыл». Потом он добавил: «Я просто сумасшедший». На публике Деррида зажигается от интереса, который проявляют его слушатели. Физическая выносливость у него теперь намного больше, чем в молодости. Он и сам признает: «В 20 лет я свалился бы, если бы должен был сделать хотя бы долю того, что делаю теперь. Реакции на мою работу – вот что дает мне силы»[1092]

.

Не следует недооценивать устное, почти театральное исполнение его поздних текстов и, конечно, его семинаров и выступлений. Как отмечает Мишель Лисе, многие тексты Деррида написаны для инсценировки: «Ритм то замедляется, то ускоряется; цитаты на немецком прерывают французскую речь, многие языки смешиваются друг с другом. Некоторые отрывки, крайне серьезные, вызывают смех благодаря демонстрации апорий и повтору терминов»[1093]. Давний друг Деррида Макс Женев любил читать Деррида, но никогда не слышал его на публике; на следующий день после одной из его лекций он рассказывает, что его «соблазнили не только резвость и смелость самого текста, но и манера выступления самого Деррида, его совершенный выговор, энергичная жестикуляция, особенно та, которой обозначаются кавычки и которая напоминает движения тореадора в момент, когда он вонзает свои бандерильи, или же ковбоя с пистолетом в каждой руке»

[1094]. Говорить часами, иногда целый день, участвовать в дискуссии или давать непростое интервью – все это еще и физические акты, которые, как у профессиональных спортсменов, приводят к выбросу эндорфинов и вызывают эйфорию. Еще больше, чем писать, Деррида любит «говорить

философию»[1095]. Он воспламеняется от своей собственной речи и воздействия, оказываемого ею на аудиторию. На несколько часов все тревоги забыты. Быть может, ни в какие другие моменты он не чувствует, что живет столь полной жизнью.