Деррида

Незадолго до рождения еще одного ребенка семейство Деррида обосновывается в Эль-Биаре, что по-арабски значит «колодцы», достаточно зажиточном пригороде, где дети могут дышать свежим воздухом. Влезая в долги на многие годы, семья покупает скромную виллу по адресу: улица д’Орель-де-Паладин, дом 13. Вилла, расположенная на «границе арабского квартала и католического кладбища, в конце пути Покоя», окружена садом, который позже Деррида будет называть «Фруктовым садом», «Pardès» или «PaRDeS», как он любит писать это название, что является образом как «Парадиза», так и «Великого Искупления», важным моментом в традиции каббалы.

С рождением его сестры Жанин связана одна забавная история, о которой в семье любили вспоминать, – первое «слово» Деррида, дошедшее до нас. Его дедушка с бабушкой привели его в комнату и показали саквояж, в котором, видимо, лежали акушерские принадлежности, использовавшиеся в те времена, и сказали, что его маленькая сестра вылезла оттуда. Жаки подошел к колыбели, посмотрел на младенца и заявил: «Я хочу, чтобы ее положили обратно в чемодан».

К пяти-шести годам Жаки стал очень милым мальчиком. Со шляпкой на голове он распевает на семейных праздниках песни Мориса Шевалье; его часто называют Негусом[25] – настолько темна его кожа. В раннем детстве Жаки особенно близок с матерью. Жоржет, которую саму до трех лет воспитывала няня, не особенно нежна со своими детьми и не слишком выразительна в своих чувствах. Это не мешает Жаки обожать ее, в чем он близок к маленькому Марселю из романа «В поисках утраченного времени». Деррида скажет о себе, что он был «ребенком, которого взрослые забавы ради доводили по всяким пустякам до слез», ребенком, «который, уже будучи подростком, каждую ночь кричал „мама, мне страшно“, пока ему не позволяли спать на диване рядом с родителями»[26]. Когда его отправляют в детский сад, он остается во дворе весь в слезах, прижав лицо к ограде.

Я очень хорошо помню смятение, вызванное расставанием с семьей, матерью, слезы, крики в детском саду, я могу живо представить себе воспитательницу, которая говорила мне: «Мать за тобой придет», а я спрашивал: «Где она?», на что воспитательница мне отвечала: «Она готовит еду», и тогда я представлял, что в детском саду… есть место, где моя мать занимается готовкой. Я помню, что плакал и рыдал, когда приходил, и смеялся, когда уходил оттуда… Я дошел до того, что стал придумывать себе болезни, чтобы не ходить в детский сад, и требовал, чтобы у меня померили температуру[27].

Будущий автор «Тимпана» и «Уха другого» особенно страдает от хронического отита, сильно беспокоящего семью. Его водят по врачам. Лечение в то время было болезненным: оно заключалось в спринцевании горячей водой, которая проникала через барабанную перепонку. В какой-то момент речь даже зашла о том, чтобы удалить у него сосцевидный отросток височной кости – очень болезненная, но распространенная тогда операция.

В это же время происходит намного более трагичное событие: двоюродный брат Деррида Жан-Пьер, старше его на год, погибает: прямо перед его домом на Сен-Рафаэль его сбила машина. Потрясение было еще более сильным из-за того, что в школе Жаки сначала по ошибке сообщают, что только что умер его собственный брат Рене. Траур сильно повлияет на Деррида. Своей кузине Мишлин Леви он однажды скажет, что ему понадобились годы, чтобы понять, почему он захотел назвать двух своих сыновей Пьером и Жаном.

В начальной школе Жаки становится очень хорошим учеником, если не считать почерка: его считают ужасным, таким он и останется. «На перемене учитель, который знал, что в классе я был первым учеником, сказал мне: „Вернись и перепиши это, это невозможно читать; когда будешь в лицее, сможешь позволить себе так писать, но пока так нельзя“»[28].

В этой школе, как, несомненно, и во многих других алжирских школах, расовые проблемы уже очень чувствуются: в отношениях между учениками много жестокости. Жаки, все еще очень боязливый, считает школу адом, настолько он чувствует себя в ней уязвимым. Каждый день он боится, как бы потасовки не вылились в кое-что похуже. «Там было расистское, расовое насилие, которое выплескивалось во все стороны, это был антиарабский, антисемитский, антиитальянский, антииспанский расизм… Все что угодно! Все виды расизмов сходились друг с другом…»[29]