Деррида

Вся эта проблематика казалась мне, несомненно, необходимой внутри марксистского поля, которое было также политическим полем, отмеченным, в частности, отношением с партией, в которой я не состоял и которая, если можно так сказать, медленно расставалась со сталинизмом… Но в то же время я считал эту проблематику не то чтобы невежественной или наивной, конечно нет, но, скажем так, слишком малочувствительной к критическим вопросам, которые тогда мне казались необходимыми, вопросам, пусть и обращенным против Гуссерля и Хайдеггера, но ставшим возможными через них… У меня было впечатление, что их понятие истории следовало бы подвергнуть такому вопрошанию… Мне казалось, что их дискурс уступает… сциентизму «нового образца», который я мог поставить под вопрос, но, конечно, я ничего не мог сделать, поскольку не хотел, чтобы мою критику смешивали с грубой и пристрастной критикой, поступавшей от левых и от правых, в частности от коммунистической партии[344].

Деррида чувствует себя тем более осужденным на молчание, что дискурс альтюссерианцев сопровождается своего рода «интеллектуальным терроризмом» или по крайней мере «теоретическим запугиванием». «Если ставить вопросы в стиле, представляющемся, скажем, феноменологическим, трансцендентальным, онтологическим… ты тут же вызовешь подозрения и будешь причислен к отсталым, к идеалистам и даже реакционерам». История, идеология, производство, борьба классов, сама идея «последней инстанции» все равно остаются для Деррида проблемными понятиями, не поставленными в должной мере под вопрос Альтюссером и его товарищами.

В этом ускользании я видел ошибку, как в плане мысли, так и в политике. И в том, и в другом… В том, что не были поставлены «фундаментальные» вопросы, вопросы об основаниях, о самих их посылках и их собственной аксиоматике… я видел тогда недостаточную радикальность и пока еще слишком догматичный вклад в его собственный дискурс, что не могло остаться без краткосрочных или долгосрочных политических последствий… Их понятия не были достаточно отточенными, дифференцированными, и за это приходится платить[345].

В то время эти споры шли внутри маленького мирка, «увлеченного расшифровкой». Словно бы в виртуальной шахматной партии, каждый предвосхищает ходы противника, пытаясь «угадать стратегию другого по малейшему признаку»:

Существовали разные лагеря, стратегические союзы, маневры окружения и исключения… Дипломатия тех времен, когда она вообще применялась (как продолжение войны другими средствами), состояла в исключении: молчание, запрет на цитирование… Я же в каком-то смысле был тогда юнцом, это было не совсем мое поколение. Но в то же время никакой явной враждебности не было. Несмотря на эти различия и распри, я входил в тот же большой «лагерь», у нас были общие враги, и их было много.