Дервиш света

Ужин холодный, а беседа всухомятку. Ничего, кроме мусаласа. Последнее время Кагарбек пристрастился к горячительным напиткам, какие всегда имелись у мистера Даннигана в походном сундуке-серванте — к шотландскому виски, забористому, густо пахнущему, к коньякам прямо из Франции и прочим горячительным. Под жиденький мусалас беседа не клеилась.

Рассуждать Сергей Карлович начал издалека и иносказательно.

— Он причина всех утеснений вашего сердца. Вы, почтенный, забыли про протокол о том грязном ауле… там в Ангрене. Сколько этот лекаришко вам, уважаемому человеку и начальнику, причинил неприятностей. Долго ли вы, могущественный бек, склонны терпеть возмутителя умов? Своим благотворительством он сеет зерна мятежа, а зерна всходят. Зерна уже взошли. Жалкие людишки почуяли покровительство, впали в бездну заблуждения. Оборванные, чесоточные, голодные вообразили себя голубой кровью, белой костью, шатаются по Гиссарским долинам с дубинами и убивают благородных. Это он показал рабам, что и они имеют право жить. А что дальше получится? Я вас спрашиваю, господин бек? Нищий сидит на обочине дороги, просит милостыню, бьет вшей. Бросят ему в глиняную мисочку мелкую монету «чох» или «мири» — он и доволен. Так предназначено. А появляется он, и кормит нищего, лечит, надевает на него чистое белье, дает ему десятирублевку и еще говорит: «Ты не знал сытости, ты не видел неба, но ты человек». Это нищий-то человек! Что произойдет, если всякий нищий возомнит себя господином? Благородного стащит с лошади, а сам залезет в седло? Берегись, бек. Проклятый доктор все вывернул в твоей долине… наизнанку.

— Наизнанку? — недоумевал бек, потихоньку позевывая и тараща глаза, только бы не заснуть под назойливое гудение.

— Наизнанку! Он причина бунта. Он причина гибели твоих людей, причина несчастий, происшедших с достойными людьми. Надо… — он наклонился к Кагарбеку и громким шепотом продолжал, — надо всех… — И он стукнул выразительно кулаком по подушке. У тебя много молодцов джигитов…

Ночью. На рассвете!

— И господина доктора? — бек перестал позевывать. Сон разом слетел.

— С него надо начинать.

— Эге! Тронь его пальцем — света глаза не увидят.

Настойчивости, настырности Сергею Карловичу не занимать. Он тыкал пальцами в грудь раскисшего, развалившегося на одеялах Кагарбека и настойчиво твердил:

— Люди в Гиссарском вилайете приобрели обличие звериного невежества, впали в нужду и разорение, ожесточились. Кагарбек, вы напрасно бахвалитесь своей силой и богатством. Пишете на листах шелковой бумаги с золотыми завитушками донесения эмиру о славе и богатстве своего бекства, а на самом деле разорен народ до того, что воспылал злобой и враждой к обладателю достоинства и власти, да и к самому эмиру Бухары и почтенным духовным людям.

Кагарбек вытаращил глаза, стараясь понять, куда клонит Мерлин. В груди заныло.

А Сергеи Карлович никак не желал угомониться.

Он копался в старой ране. Он напомнил Кагарбеку, что в Бухаре на него косятся, что, по мнению таких приближенных эмира, как визирь Сахиб Джелял, он причиняет лишь обиды и зло тем, кто трудится и возделывает землю. Что он, Кагарбек, покровительствует низменным и противным религии нравам. Что он посягает на доходы духовенства от земель вакуфов и загребущая рука подлости без стыда тянет и тянет деньги из средств мечетей и мазаров. Так говорят повсюду.

— Я сам слышал, визирь говорил доктору: «Кагарбек — червь в народном теле. Тело истощается. Духовенство волнуется и пишет в Бухару доносы…» Тем более приезд визиря Джеляла очень подозрителен. Не пронюхал ли он у себя в Бухаре о гиссарских делах Кагарбека?

Вздох вырвался из широченной груди Кагарбека. Представив себе лицо визиря Сахиба Джеляла, он вспомнил о кое-каких делах.

С высоты ворот Гиссара устрашали горожан воткнутые на кольях головы одиннадцати каратагцев-мятежников. Уже четверть столетия такое не позволяли себе хакимы горной страны.

Нет сомнения, что визирь Джелял не похвалит за такие дела. Он ученый человек. Вон как он непочтительно во время обеда в шелковом шатре отозвался о дикарской жизни и нравах Гиссара и Кухистана: «Что от здешних невежд и темных людишек ждать? Они пришли к отрицанию науки и обуреваемы ненавистью к просвещению. Дай им волю — они сожгут все книги и тех, кто их пишет. И что им до гибели ученых и крушения наук».

Речь шла об известном во всем бухарском ханстве крупном законодателе и летописце маулано Мансуре Шо Гулям ибн Кабире, погибшем под развалинами каратагского медресе.

Оказывается, визирь Сахиб Джелял лично знал ибн Кабира и от души сокрушался, узнав о трагической его кончине.

Зная визиря Джеляла еще по Ахангарану, вспоминая удар плети по лицу, когда он пытался похитить Юлдуз, Кагарбек только поеживался, восседая на груде курпачей и потягивая мусалас. Он даже плохо слушал господина Сергея Карловича и думал: «Да кончишь ли ты когда-нибудь говорить?»

И он откровенно обрадовался, когда в ночи послышался совсем близко за дувалом топот копыт и в ворота кто-то застучал очень энергично.