Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники

– Однако везде есть люди и люди. В то время, когда Бухара попала под российский протекторат, еврейские купцы стали торговать с Петербургом. Им было проще, они легко учили языки, были в основе своей грамотны, умели читать и по-арабски, и на фарси, и по-русски. Таких грамотных людей в ту пору в Бухаре было очень мало.

Появились первые купцы и среди чала. Одним из них стал мой прапрадед.

Старые порядки полностью смела революция. Из чала вышло немало местных советских деятелей и интеллигентов. Кто хотел, особенно на первых порах, мог вернуться в иудаизм. Но таких было немного.

Еще более странная судьба ждала моего прадеда. Он влюбился в дочку муллы. У них был настоящий комсомольский роман, хороший сюжет для старого советского кино о Востоке. Потом, правда, прадеда посадили, обвинили в национализме. Был здесь такой известный процесс в 30-е годы, и дед остался с матерью, дочерью муллы, и прадедом, правоверным иудеем, вернувшимся в революцию к вере отцов. Если б это была Россия, взяли бы, конечно, всех, но это был Узбекистан, тут даже при Сталине большевики вели себя осторожнее. Поэтому дедушка мой вырос не в детдоме, а здесь, в обычном квартале старой Бухары. Встречались, правда, мальчишки, которые дразнили его: «Чала! Чала!», но он уже совершенно безнаказанно бил за это в морду.

У нас, видимо, была все же сумасшедшая семья, и следующий виток безумия случился уже со мной. Отец мой почвовед, служил доцентом местного университета, мать – актриса, играла в местном национальном театре. Я тоже учился на актера, в Ташкенте. В середине 80-х годов, после летней практики, мы с друзьями отправились на Памир. И вот там, на берегу Пянджа, я влюбился в дочь местного исмаилитского наставника. Девушка была красивая – глаз не отвести. Исмаилитки лица не закрывают, да и Горный Бадахшан все-таки не то, что Афганистан. Советской власти там не было никогда, но все же Душанбе, Ош, да и Ташкент – все это было неподалеку. К тому же делал свое дело советский телевизор. Он там был главным источником знаний о Европе, как ни смешно…

Для нее я явился из какой-то другой жизни, как для бухарки – парень из Нью-Йорка. У нас все случилось быстро, даже очень быстро, если учитывать время и пейзаж. Я решил – все, моя судьба. Мы – к ее отцу, он ни в какую – принимай ислам. Я говорю: «Я по рождению мусульманин», – хотя кто я был в тот момент, чала, мусульманин или бухарский еврей, одному Аллаху было ведомо. Был я, как принято теперь говорить, агностик, то есть мне было все равно.