Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники

Весной я в Самарканде уже побывал, тогда купил себе классический экскурсионный тур. Так что экзотики в разлив и на вынос мне хватило, не было никакого смысла начинать с площади Регистан и слушать рассказы англо– и русскоговорящего гида, – местный или ташкентский университет, исторический или филологический факультет, – о том, как здесь на пиках Тимур выставлял головы своих врагов. Тем более, что это – полная чушь, которую эти солидные мужики должны были бы знать при их достаточно помпезном образовании. При Тимуре никакой площади Регистан еще не было. На этом месте вообще ничего не было. Мечети и медресе воздвигли во времена Улугбека, и именно тогда вместо брусчатки поднасыпали песочку. Поэтому этот песок здесь вовсе не для того, чтоб в него уходила кровь, а чтоб мягко ступать было. Так, для красоты и из чувства стиля. Песок после пустыни – что может быть естественней. Люди выходят на площадь и купают ноги в песке. И никаких тебе мыслей о социальном протесте…

…Страшные сказки про Азию очень надоедают. Сняли бы пару достойных фильмов ужасов и успокоились. Незачем пугать впечатлительных европейцев…

В общем, к черту обязательные достопримечательности, теперь у меня был четкий план. Я знал, что мне надо, и чего совсем не надо. К тому же и спина после падения еще не прошла, так что никаких экскурсий. Хотелось погулять по русскому городу и заехать на городище Афрасиаб, то есть в тот домонгольский Самарканд, которому действительно то ли 2500, то ли 2750, то ли 4500 лет. Ибо город, который входит во все справочники и путеводители, гораздо моложе. Так часто бывает. Туризм – форма обмана; история, представленная для народа – тип коллективной галлюцинации. Обозначается полезный предмет и отрезается боковое зрение. Людям показывают Средневековье, – но древняя Согдиана ускользает от их глаз.

Однако, чтобы я там себе не полагал, сама дорога вывела, вытолкнула меня к Гур-Эмиру. Наверное, в этом тоже присутствует магическая сила Великого Хромого. В гордыне хотел он бросить вызов всей вселенной, а здесь – его город, как-никак, любимое место в мире. Как у Бабура – Кабул, как у Генриха IV – Париж. И потому геометрия перемещений тут до сих пор подчинена его логике, тем более не для местного человека, привыкшего жить в этом пространстве, а для пришлеца из дальних стран, явившегося исключительно по собственной воле. Великий Хромой будто бы говорит тебе: «Сначала я, потом все остальное».

Гур-Эмир – грандиозный памятник превратностям судьбы. Тамерлан начал строить его вовсе не для себя, а для своего внука, Мухаммеда Султана. Мухаммед считался наследником, но сгинул во время одного из походов. Никакая власть не спасает от предначертанного – это вам легко объяснит любой мусульманин. Если он не суфий, конечно, суфии видят этот «пейзаж» сложнее. Поэтому правители и брали себе в наставники суфийских дервишей. Наверное, здесь ключ к разгадке, как близко стояли и стоят на Востоке такие разные дела и разные люди. Впрочем, ислам – далеко не гуманизм, и у него нет привычного для нас почтения к каждой отдельной человеческой судьбе. Смерть и бессмертие сочетаются в самых причудливых орнаментальных композициях.

Когда-то Тимур велел начертать на вратах одного из своих дворцов: «Если вы сомневаетесь в нашем могуществе, посмотрите на наши постройки». Но что такое здание? Украшенный и поставленный в правильном порядке камень. А настоящая красота сиюминутна. И суфии, наставники Тамерлана, думали так же. Милость Аллаха проявляется в жизни. Источники и оазисы сами по себе святые места, они отмечают присутствие живого Бога в пустыне тварной материи. Поэтому больше дворцов и минаретов Тимур любил сады. Ныне не осталось ни одного из его знаменитых садов, только их имена – Сад, Пленяющий Сердце, Райский Сад, Сад Чинар, Сад Сорок, Сад на Возвышенности, Сад Счастья или Благоустроенного государства, и, наконец, Сад картины мира.

Сами эти названия звучат как стихи.

Здесь знак, символ, метафора. Минарет стоит, сад умер. Саду необходимо журчание воды, непрерывное присутствие жизни. Несколько лет запустения – и от него не остается и следа. А дворец будет разрушаться долго. Пески могут отступать, наступать, люди уходить, приходить, восхищаться старыми монументами и доблестью предков, и не вспомнить даже, что здесь цвели деревья. Камень надежен, но только тень сада и изобилие плодов земных утешает, дает надежду и отдых.

И вот еще один символ. Рядом с грандиозным мавзолеем Тимура стоит небольшой мавзолей Аксарай. У одной из его стен, в подземной нише, похоронен человек без головы. Вероятно, он был казнен. Это Абдул-Латиф, сын и убийца великолепного Улугбека. Вот, рядом, великая слава Тимуридов и тьма отцеубийцы. Пути жизни и пути смерти смешивались в древности в очень ясных сочетаниях: слава и позор, честь и бесчестье, прекрасная ясность давно прошедших времен.