Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники

«Нет, – отвечает он, – ты не мусульманин. Тебе еще надо принять истинный ислам». Он имел в виду свой ислам, разумеется.

Знаете, наверное: шииты, сунниты… Исмаилиты – это крайние шииты. Остальные мусульмане их вообще не признают. А они – остальных мусульман.

Совершенно невозможная история на этой земле, чтобы человек из бухарских евреев стал не просто чала, но и исмаилитом. Мои родители – интеллигентные советские люди – меня не поняли.

Из Ташкента я распределился в Хорог. Удивительно, но очень полюбил тестя. Потом он мне и младшую дочь в жены отдал. Рядом был Афганистан. Вскоре началась война. Я воевал за тех, кого вы называете фундаменталистами, иначе было нельзя. Остался жив. Тесть умер, мой отец тоже умер. Из Бадахшана пришлось бежать. Мы вернулись сюда. Узбекская гэбуха долго не оставляла меня в покое – они очень не любят религию. Тем более тех, кто воевал. Но деньги способны на все. Сейчас я здесь представляю Aga Khan Development Network, фонд развития, созданный главой всех исмаилитов мира – Агаханом IV. Своего рода посол. Исмаилитов в Бухаре почти нет, но бизнес-интересы у нас повсюду. И великое множество благотворительных проектов.

Такая вот сказка, страшная и счастливая одновременно. Так что, если чем буду полезен? – и с этими словами Исмаил протянул мне визитную карточку…

На прощание он спросил меня:

– А в Бога-то вы верите?

– Я – агностик, как и вы в юности, – ответил я ему с легкой улыбкой.

– Ну, это ничего, – сказал Исмаил. – Перед вами длинная дорога. Это я вам говорю, трижды «ни то, ни се», ставший исмаилитом, – и он засмеялся громким и уверенным, почти американским смехом, таким неожиданным на этом безумном Востоке.

XIV. В тени Великого Хромого

…Любер и Вася зависли на пару дней в Бухаре, а я решил двигаться самостоятельно. На все есть свои причины. В узбекской столице мне предстоял ремонт, и ребятам совершенно незачем было так долго торчать в большом городе в ожидании известий из мотомастерской. К тому же, «Иваныч» был в таком состоянии, что даже по самой лучшей дороге я мог перемещаться лишь не спеша, с чувством, толком и расстановкой. Парням катиться со мной было бы скучновато. Они и так уже нарезали круги по пустыне по пути из Хивы в Бухару, а здесь предстоял очень цивильный кусок дороги, так что сопровождать меня не было ни малейшего смысла.

…В движении со скоростью 60 км в час существует свой кайф. Я ехал по дороге, которая была когда-то частью Великого Шелкового пути, и центральный Узбекистан проплывал перед моими глазами. «Пустыня, солончак, кишлаки, сады, арыки, опять пустыня – Азия, азиаты, азиатское», – бормотал я про себя это почти стихотворение, и настроение мое улучшалось с каждым километром.

Тем более, впереди был Самарканд. А Самарканд – особая песня.

То ли Саид, то ли Толик, то ли Ира Аржанцева говорили мне еще зимой, что Бухара – это азиатский Питер, а Самарканд – азиатская Москва. Хотя по мне, азиатская Москва, конечно же, – Ташкент. Но это так, замечание по ходу дела.

В любом случае, Самарканда много, и там можно найти почти все. Это касается и жизни, и архитектуры, и, конечно же, истории. Этот город – как шкатулка. Вот он, большой Самарканд для туристов, собственно, центр и штамп самого глянцевого узбекского туризма с его мечетями, мавзолеями и прочим Средневековьем. Посмотришь, а внутри русский Самарканд и таджикский, и цыганский, и персидский, – современный и традиционный, наполненный и совершенно пустой.