Дервиши в мусульманском мире

Из предыдущего между прочим видно, что дервиши проповедуют абсолютное предопределение и отрицают нравственное зло, – что человек, по их взгляду, как эманация Божества, должен стремиться вместе со всеми вещами в природе к совершенному погружению в Его лоно и что, наконец, они требуют от человека только одного чувства любви, как единственно приятного Богу и могущего приблизить человека к Нему. Уча таким образом, дервиши, во-первых, отрицают личную свободу в человеке, во-вторых, начало религиозной жизни они переносят из области волевой деятельности в сферу чувства. Это – естественное и необходимое следствие всякого пантеизма вообще. Переносясь в область чувства и следя за мельчайшими, сокровеннейшими его движениями, дервиши естественным образом выходят из-под власти и влияния практического и теоретического разума и вполне подчиняются чувствам. Вместе с этим у них начинает приобретать большую силу воображение; оно связывается с чувствами и находит в их жизни богатейший материал для своей обширной, неутомимой и не сдерживаемой ничем деятельности. Если в том, что касается Бога, вселенной, человека и отношения Божества к Его творению, работали у дервишей по преимуществу чувство и воображение, то это еще сильнее обнаруживается в их практическом учении. Если и там поэзия была душою их деятельности, то здесь они отводят ей еще более места, особенно в том, что касается основного принципа жизни как человека, так и всего мира. Олицетворяя под образом любви непреодолимое инстинктивное стремление всех вещей во вселенной к погружению в лоно Божества как их источника и требуя от человека того же чувства, дервиши превратили эту любовь не только в основное и руководящее начало жизни и деятельности человека, но и в одушевляющий принцип всей вселенной – от ничтожной песчинки – до неизмеримо великих светил. Чтобы убедиться в этом, стоит только почитать те произведения суфийских поэтов, которые дервиши признают написанными под божественным вдохновением и употребляют вместо Священного Писания. Каждый стих поэмы знаменитого Мевлеви, каждый нравственный урок Саади, каждая лирическая и мистическая газель Хафиза, любое произведение других персидских и арабских суфиев-поэтов дышат экстатическим восхищением, проникнуты одною идеею о божественной любви. Этою последнею, говорится в них, объята вся природа, как пламенем. Присутствие ее поэты предполагают даже в самом маленьком растении и заставляют его искать высочайшего предмета своих пламенных желаний. Вот как, напр., это стремление к Богу (любовь) воспевается в одном суфийском стихотворении (из «Месневи Шериф»):

Слушай, как далекий тростник,
в своих меланхолически приятных рассказах
Оплакивает свое прошедшее блаженство и настоящую печаль!
Со мною плачут про любовь поющие юноши и нежноглазые девицы,
Преждевременно оторванные от своих родных краев.
О! Пусть сердце, надорванное роковою разлукой,
Чувствует то, что я пою, и обливается кровью, когда я плачу;
Кто блуждает вдали от своего родного дома,
Тот тоскует о возвращении
и клянет каждый медленно проходящий час.
Мой голос и в горе, и в радости
Приветствовал наступающий и радовался проходящему дню;
Все искали участия в моих страстных аффектах,
Но никто не угадал тайны моего сердца.
Как, однако, мои напряжения и печали медленно возрастали!
Но уши – глухи, а плотские очи – слепы.
Духи во всякой смертной форме вращаются свободными,
Но стоны бесполезны. Можем ли мы видеть душу?

* * *