Читаем Дерзай, дщерь! полностью

Дерзай, дщерь!

Если отважиться проанализировать, чему ты завидуешь, можно открыть о себе нечто новое, например, удовольствие, испытываемое от чужой неудачи, именуемое злорадством. «Какая Д. умная, – роняет одна актриса о другой – отлично знает про свои ужасные короткие руки и удлиняет их цветком или веером». «Бедная, бедная, – причитает П. о своей подруге, – ей ведь уже тридцать стукнуло, и всё одна, где у мужиков глаза!». «Ничего не умеет – вздыхает М. о своей невестке, – ни обед сварить, ни рубашку постирать, что поделать, мать не научила!».

Говорят, зависть единственный из грехов, который не приносит никакого удовольствия; «зависть сдавливает горло спазмой, выдавливает глаза из орбит», писал Ю. Олеша в бессмертном романе, так и озаглавленном: «Зависть». Эта эмоция унизительна, мучительна, оскорбительна, недаром упрек в зависти задевает и огорчает болезненно и глубоко. Никакой «белой» зависти, как называл Аристотель соперничество, не существует: зависть всегда связана с досадой и неприязнью, обидой и самоуничижением, она отравляет сознание и ведет к постоянному недовольству жизнью, т.е. к ропоту против Бога.

Никогда не сравнивай себя с другими! – учил преподобный Макарий Великий. Горбатая Юлия [156], несчастная и озлобленная, обойденная замужеством, молитвами святого старца и преданной кормилицы приходит от бунта к покаянному плачу, преображается в монахиню Кассиану и после пострига, неописуемо счастливая, произносит: «это для меня более желанно, чем быть повенчанной с царем».

Другой пример. Рыжеволосая зеленоглазая красавица в начале семнадцатой своей весны легла однажды спать здоровой и веселой, а проснулась беспомощной грудой костей: внезапно отнялись руки и ноги. Никакое лечение не помогало, она неимоверно страдала от болей и не меньше мучилась душой: вопрос «за что?» день за днем подтачивал ее детскую веру в доброго и справедливого Бога. Годами ждала, что вот принесут чудодейственное средство, святыню или лекарство, и всё пройдет. Приспособилась передвигаться с костылями, закончила техникум, работала; наконец, наступило исцеление, нет, не тела; однажды терзавший ее вопрос прозвучал по-другому: не «за что?», а «зачем?» – и вдруг увидела свой путь как бы со стороны и поняла, что благодаря болезни всегда будто парила над землей, над бытом, над всем, что мешает становлению личности «в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» [157], духовному развитию и внутренней чистоте, которую, отдала она себе отчет, вряд ли сохранила бы, оставаясь в том юношеском ощущении своей неотразимости, в легкомысленном ожидании разнообразного успеха на празднике жизни.

Теперь она старушка, в постриге, после смерти родителей живет в семье сестры, где на нее не надышатся: дорожат успокоительной тишиной ее присутствия и считают ее ночную молитву надежной гарантией общего благополучия. И не только родные; некоторые обращаются за советом и рады помочь чем могут, огород вскопать например. Богатые почитатели купили дорогую многофункциональную коляску, и матушка обрела почти полную свободу передвижения.

Покойная схимонахиня Феодосия, которая сорок лет из-за высохших ножек лежала, одного втайне ужаснувшегося посетителя пальчиком приблизила и на ушко ему шепнула: «Миленький! Господь так утешает… веришь ли, никогда я не пожалела о калечестве своем!».

Главная причина ропота, конечно, маловерие, сомнение в благости Божией, в мудрости Его Промысла. Нелепо измерять счастье и несчастье, исходя из сиюминутных впечатлений, вкусов и претензий; коль уж называем себя христианами, примем неизбежные скорби как испытание нашей веры и верности, необходимое для приобретения духовного опыта, как проверку перед лицом боли, опасности и, когда-нибудь, смерти. Как часто мы склонны, заводя глаза к небу, жеманно «смиряться» и объяснять все неприятные происшествия, от поломки швейной машины до головной боли, Божиим наказанием за грехи. Что, разве святые и праведные Его избранники непрерывно благоденствовали? Разве Господь наш обещал ученикам в земной их жизни что-нибудь кроме креста?

В терпении мы усматриваем не тупую покорность, а, совсем наоборот, великую победу над тварью дрожащей в себе, и видим смелое дерзновение в отважном доверии Божественному Промыслу. Чумазое дитя, как бы ни верещало и ни отбивалось, непременно должно быть и будет вымыто, а, повзрослев, всё поймет и постыдится своего неразумного сопротивления.

В послушницах интеллигентная М. С. тяготела к образованной монахине В., ей поверяла жалобы и недоумения насчет своего положения в монастыре и порядков, лишенных, по ее мнению, здравой логики. В. внимательно слушала и никогда не комментировала, лишь восклицала иногда: «Неужели?… Что ты говоришь!».

Но однажды, в ответ на просьбу М. С. дать почитать что-нибудь полезное, насмерть ее сразила: «хорошо бы «Сказку о рыбаке и рыбке»…