Дерзай, дщерь!

Л.Н. Толстой, высокомерно отрицавший «удивительную глупость, которая называется «правами женщин», мог себе позволить эффектно отказаться от имущества, потому что всем в доме управляла Софья Андреевна; она же издавала его сочинения и, разумеется, брала за них деньги, без которых графу не подали бы на обед даже пресловутых рисовых котлеток. Хваленый знаток психологии, он изрек о Наташе Ростовой: «она не удостоивает бытьумной»,и восторженные почитатели распространяют эту унизительную характеристику чуть ли не на каждую из посвятивших себя семье и детям. Какая слепота! Она, совсем напротив, весьма удостоивает, она удостоивает не быть умной, да еще с такой изощренной тонкостью, что самовлюбленный граф, всю жизнь носимый на руках преданными женщинами, никогда не получил повода о том догадаться. Хотя, может, случайно прозревал иногда истину и именно тогда рвал и метал и уходил из дому?

Один пример из не столь уж давних времен: Н.А. Заболоцкий в молодости по всякому поводу яростно бранил женщин, поддерживаемый компанией других знаменитых поэтов; с женой был холоден и строг. Но грянул гром, в 1938 году Заболоцкого посадили, Екатерина Васильевна осталась с двумя малышами и «спокойно, с чисто женским умением переносить боль, взвалила на плечи то, что послала жизнь». Когда Николая Алексеевича в 1944 году освободили из лагеря, она с детьми приехала к нему в ссылку, в Кулунду, и он уже не снисходил к ней, а вел себя «так, будто и она гений». Вскоре он написал стихотворение, в котором всё сказано [186].

Жена

Откинув со лба шевелюру,
Он хмуро сидит у окна.
В зеленую рюмку микстуру
Ему наливает жена.

Как робко, как пристально-нежно

Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!

С утра он всё пишет да пишет,

В неведомый труд погружен,
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.

А скрипнет под ней половица,

Он брови взметнет – и тотчас
Готова она провалиться
От взгляда пронзительных глаз.

Так кто же ты, гений вселенной?

Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.

О чем ты скребешь на бумаге?

Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?

Но коль ты хлопочешь на деле

О благе, о счастье людей,
Как мог ты не видеть доселе
Сокровища жизни своей?

Вряд ли воспетой женщине понравились «потешные кудряшки на тощей головке»; впрочем, стихотворение, вопреки названию, конечно, не о ней, а о себе, как и вся мужская лирика, от Петрарки до Евтушенки; о героине ничего не узнаешь, озвучивается разве что повод к вдохновению автора, например «моя любимая стирала»; поэты интересуются только собой, а она присутствует лишь в качестве объекта страсти, ненависти или поклонения, чтобы оттенить его возвышенные эмоции, его великий талант, его жестокие борения и мучительные раны. Блистательный Пьер Ронсар весьма точно выразил суть этой самовлюбленной вселенной:

Когда, старушкою, ты будешь прясть одна,

В тиши у камелька свой вечер коротая

Мою строфу споешь, и молвишь ты, мечтая:

«Ронсар меня воспел в былые времена» [187].

«Мама, ты мне на ножку наступила!»

А мы удивляемся,

мы раздражаемся,

мы огорчаемся,

и сокрушаемся -

ах, наши дети

нас обижают -

не уважают,

не уважают!

А за что им, простите, нас уважать?

Ю. Левитанский.

Моя знакомая И. говорит, что лишь под старость начала любить жизнь, когда разобралась со своей укоренившейся с детства тоской, перелопатив множество книг по психологии. И. была нежданным ребенком, не вписывалась в планы матери и та не церемонясь при всяком случае напоминала об этом. Психоаналитики, с помощью гипноза возвращая пациентов в младенческое состояние, установили, что нелюбимое дитя у материнской груди, а может даже в материнской утробе непостижимым образом знает о своей нежеланности и отвечает агрессией; подозревают, что именно из этих детей вырастают насильники и серийные убийцы.