Держава (том второй)

— Да генералы эти.., — чуть не со слезами в голосе произнёс Глеб. — Мы так сражаться хотели… А Засулич приказал отступать, — заиграл он желваками. — Зато теперь противника лупим почём зря, — несколько неуверенно произнёс Глеб. — Я за этот рейд их целую гору накрошил, — скромно добавил он.

Подпоручики не стали язвить над кавалеристом, к тому же денщики принесли обед.

— У меня все накопления пропали вместе с буркой, погребцом и лошадкой, — вздохнул Аким. — Вот и хожу в сиреневом френчике, ибо новый справить не на что.

— И погребец пропал? — обрадовался Глеб. — И денежки… А я с собой гроши вожу, — похвалился он.

— Да ладно врать–то, — сделал вид, что не поверил, старший брат. — Они у тебя в копилке где–нибудь припрятаны.

— Вот! — сделал огромную ошибку Глеб, вытащив из какого–то потайного кармана с пуговкой, капиталы. — У меня японцы их не отнимут.

— Правильно! — не спеша прожевал кусок мяса Аким, рассудив — куда Глеб теперь денется… — Старший брат, — ткнул в себя пальцем, опаснее японца и половину у тебя заберёт, — протянул наглую длань, взяв у опешившего казака купюры, и отслюнил тем самым пальцем, что указывал на старшинство, приличную толику рубчиков. — Да не бойся. Не совсем же я одичал… Все не возьму, — успокоил потерпевшего, протянув изрядно отощавшую пачку.

— Ты грабитель! — придя в себя, горестно заверещал тот, но делать было уже нечего. Финансы перекочевали в карман брата.

— Не расстраивайся, — попытался утешить пригорюнившегося Глеба Аким, — я же не мазурик какой, а родной брат, и рублишечки даже не поймут, в чьём они кармане.

— Если только по пуговке определят, — задумчиво подвёл итог покушения Зерендорф.

— Не хвались богачеством, — наставил на младшего брата обличающий перст, старший. — Да ещё перед кем? Перед воинами 11-го стрелкового полка, которые, если вспомнить нашего с Дубом учителя истории Трифона Пантелеевича, как спартанцы при Фермопилах задерживали японцев, давая возможность русским частям отступить.

— А японцы считают, что не отступили, а бежали, — расщедрился на ложку дёгтя Глеб. — Через пару дней после сражения на Ялу, мы хунхуза заарканили, и он на чистом хунхузском языке сказал: «Ибена Тюренчен, пау–пау. Лусхуя ламайла…».

— Чего-о? — даже привстали со своих зелёных «канапе»[10] подпоручики.

— Перевожу: «Японцы в Тюренчене стреляют. Русские бегут…».

— «Ибена» по–хунхузскому — японцы, — неизвестно чему обрадовался Зерендорф.

— А «Лусхуя» — русские, — неизвестно отчего огорчился Аким.

— Вы, господа, схватываете всё на лету… Особенно мои деньжоночки, — укоризненно глянул на брата. — Вернёшь в двойном размере, — пошевелил губами, чего подсчитав в уме.

«Видно дебет с кредетом свёл… Или с кредитом», — кашлянул в кулак Аким, маскируя смех.

— Лошадка мохноногая, и с нею мужичок, а так же сундучок, вернее погребец, — запел Глеб, — на следующий день после боя появились в Ляояне, — стал он серьёзным. — В городе, как мне рассказали, даже паника возникла. Там бегство обозных солдат приняли за бегство всего Восточного отряда. Эти «труженики тыла», дабы оправдать себя, такого нагородили… И лишь на пятый день в Ляоян прибыли двуколки с ранеными. Они и рассказали правду о бое. О том, что японские батареи были замаскированы и вели огонь с закрытых позиций, в результате чего быстро перебили нашу орудийную прислугу с ездовыми лошадями, и захватили 22 русские пушки.

— И ещё 8 пулемётов, — горестно помотал головой Зерендорф. — Нашей артиллерии по уставу не положено прятаться. Вот они и стояли на открытых позициях.

— За предыдущую сотню лет сражений мы потеряли единицы орудий, захватив три тысячи вражеских пушек. Пушка для артиллериста сравнима со знаменем полка, — грустно произнёс Аким. — Но дело не только в артиллерии и отсутствии горных пушек. Плюс к этому — растянутость позиций. Фортификационные сооружения — дерьмо. Полностью оправдалась песня: «Строят сральник на ура, инженеры юнкера». Став офицерами, так по привычке и руководят возведением объектов и сооружений.

— Ну, хватит за едой–то, — осудил пехоту хорунжий.

— Ваша кавалерия всю разведку завалила, — обличительно наставил на брата палец Аким. — Вот тебе и ибена Тюренчен, пау–пау, — приязвительнейшим голосом произнёс он.

— Лусхуя ламайла, — хмыкнул брат.

— И резервы от линии атаки подальше убрали, — вставил Зерендорф.

— Это оттого, что Засулич не воевать, а отступать готовился… Все офицеры на этом мнении сошлись, — вздохнул Аким.

Когда обездоленный брат с облегчённым карманом покинул расположение славного 11-го стрелкового полка, Рубанов–старший с глубоким удовлетворением пересчитал финансы и пришёл к выводу, что при первой возможности следует съездить в Мукден, приодеться: «Алягерр ком алягерр», как говорят французы, что означает «На войне, как на войне», — подумал он, — где не только ибена пау–пау».

Через час после отъезда младшего брата, вестовой принявшего команду над полком полковника Яблочкина, передал, что тот собирает офицеров в своей палатке.