Держава (том второй)

— Да нет, всё нормально, — ответил он, подумав: «Не скажешь же ей, что сердце ноет… Не такая она мне близкая, чтоб душу раскрывать… А вот Натали бы открыл…», — чтоб отвлечься, лёг на спину и поднял к глазам газету: «В сражении у Шахе, японцам удалось не только остановить наше наступление, но и отбросить на исходные позиции…». Пробежал глазами другую заметку «Огонь стрелков столь силён и беспрерывен, что деревянные части винтовок у ствола — накладки, тлели и загорались, а сами стволы накалялись до такой степени, что их приходилось поливать водой, чтоб иметь возможность держать в руках», прочёл он.

«Что пулемёты поливали, знаю… Кто это у нас такой сочинитель? Ага. Краснов. Как ещё не написал, что стволы накалялись, и солдаты, балуясь, придавали им любую форму, от круга до змейки», — хмыкнул он, обрадовав вновь подошедшую Ольгу.

— Я тебе покушать принесла.

— Да не хочется.

— Надо, Аким, — принялась кормить его.

Постепенно Рубанов стал привыкать к ней и даже скучать, если долго не приходила.

Поев, почитал про мутные глаза, бескровные губы и серо–зелёные лица солдат после боя.

«Может, Краснов мой китель увидел, вот и возникли ассоциации с лицами солдат», — отложил газету и раскрыл томик Брюсова.

Когда показались пригороды Петербурга, от волнения стал цитировать не Брюсова, а Пушкина, с его банальным «Мороз и солнце, день чудесный…».

«Но Зерендорф теперь спит так крепко, что не разбудишь», — вспомнил, как ехали на войну.

Состав медленно полз вдоль перрона. Лязгнув и подёргавшись, остановился у поблёкшей рекламы папирос «Белый генерал» Скобелев», под которой, бледные от волнения, всматривались в окна вагонов его родители.

«Мама' не изменилась, а отец состарился», — скрипнул зубами, сдерживая не прошеные слёзы, и по привычке стал себя отвлекать, подумав, что шоколадного грязнулю увидел бы с большей радостью, нежели героя туркестанских походов.

— Да уберите вы носилки, — громче, чем надо, крикнул двум поддатым уже санитарам. — Своими ногами выйду.

Накинув на плечи, с помощью Ольги, солдатскую шинель, подаренную полковником Яблочкиным, держась за поручни, осторожно выбрался из вагона и заковылял в сторону родителей.

Ирина Аркадьевна, дрожа руками от нервов, глядела в другую сторону, а отец — на окна вагона.

— Мама, — на русский манер, с ударением на первом слоге, не произнёс, а прошептал Аким, потому что горло неожиданно пересохло, и он не мог говорить.

Но мать услышала бы его, если бы он позвал её, просто пошевелив губами.

Повернув к нему мокрое от слёз лицо, и не произнося ни слова, с немым криком в глазах, как могут кричать только матери, встретившие хоть раненого, но живого сына, шагнула, обхватив руками шею, и забилась в беззвучном плаче, прижимая к себе вернувшегося сына…

Сколько раз за прошедшее время она мечтала об этой встрече, и тихо рыдала по ночам, скрывая слёзы от мужа.

Но невозможно утаить от любящего человека мокрые от слёз глаза. Он видел её страдания и жалел её, впервые покаявшись, что отдал сыновей на военную службу.

«Права была жена, — с болью замечая её вздрагивающие плечи, переживал он, — лучше бы в университете учились».

Обернувшись и встретившись взглядом с похудевшим и осунувшемся сыном, сурово сжавшим рот и изо всех сил сдерживающим слёзы, как–то жалостливо, по–старушечьи сморщил лицо и заплакал, медленно подходя к Акиму и обнимая его поверх материнских рук, неловко сбросив при этом шинель, и даже внимания не обратив на украшавшие грудь многочисленные награды.

Какое они имели значение…

Главное — что он ЖИВ…

После объятий, стараясь держаться молодцом и немного, по юношеской глупости, обидевшись, что родители даже словом не обмолвились об орденах, представил вытирающую слёзы Ольгу.

— Мой ангел–хранитель. Ольга Николаевна, — поцеловал ей руку, бросив этим густой румянец на девичьи щёки.

Максим Акимович, склонив голову, последовал его примеру, а Ирина Аркадьевна пригласила, не чинясь, в любое время заходить в гости, на прощание, коснувшись губами её щеки.

— Никакого госпиталя, — наотрез отказалась отпускать сына с доктором. — На дом врача вызову, — глянула, как супруг, подхватив доктора под локоток, отводит в сторону и суёт чего–то в карман.

«Не по–генеральски Максим Акимович себя ведёт, — осудила мужа. — Рявкнул бы на эскулапа…».

Доктор что–то сказал санитару, и тот передал модный кожаный чемодан денщику Антипу.

— Ольга, завтра тебя жду, — помахал Аким счастливо улыбнувшейся сестре милосердия, чем вызвал ревность Ирины Аркадьевны.

«Сколь времени мать не видел, а уже какую–то даму домой зовёт», — усаживалась она в карету и тут же, глянув на сына, забыла о глупых мыслях.

«Даже Архип Александрович в форму защитного цвета наряжен, а мы на фоне зелёного гаоляна в белых рубахах и кителях воевали… Так, хватит о войне. Я же в Петербурге», — дошло до него, когда проехал мимо похожей на дворец, своей полковой казармы.

— Давайте немного по городу прокатимся, — попросил родителей.