Держава (том второй)

— Чего «вонон?» — вглядывался в рекламу с бегущим грудным младенцем Глеб.

— Городовой, — оживлённо загудел народ, дружно шатнувшись к бедному стражу законности и правопорядка.

— Господа! Не балуй!

— Качать служителя фемиды-ы, — кинул клич пьяный уже студент–юрист.

Нервно поправив портупею, тот собрался скрыться в магазине, но не успел сделать первый шаг, как был подхвачен «добрыми» руками учащейся молодёжи, и под крики «ура» взлетел выше жаждущего печенья грудничка.

И так десять раз. На одиннадцатый его уронили.

— Извините, господин фараон, устали, — сделали первый шаг к ресторану «Эрмитаж» студенты.

Потрёпанный городовой, бурча матерные поздравления господам су–к–кубентам, отряхивал шинель.

Когда подошли к ресторану, лакеи, швейцары и официанты уже заканчивали вынос декоративных пальм и зеркал из зала в безопасное место. Фарфоровую и хрустальную посуду заменили на медную и дешёвую фаянсовую.

Метрдотеля волновали лишь стеклянные стаканы: «Солдатские кружки им не дашь, — тужил он. — Возмутятся, умники головастые».

Через весьма небольшой промежуток времени от начала гулянья, наступил ожидаемый студенческий хаос: некоторые вопили чего–то пафосное, колотя об пол стаканы, другие под этот аккомпанемент плясали на залитом пивом полу, размахивая руками и жизнерадостно ухая. Несколько студентов, раздевшись до косовороток, с блаженными лицами плавали в огромном, толстого стекла, аквариуме с севрюгами.

А уже неуверенно «вязавший лыко» обладатель древнекняжеских инициалов, выяснял у Натали, за что она ценит Льва Толстого.

— Этот чудаковатый «яснополянский пророк» несколько лет назад, накануне Татьяниного дня напечатал злопыхательскую статейку, призывавшую студентов не превращать праздник просвещения в подобие престольных праздников в деревнях… Да я с народом.., — колотил он себя в грудь. — Поэтому, как увидишь Толстого, скажи ему, что Кусков пил и всегда будет пить в Татьянин день….

Успокоив студента, что обязательно передаст Льву Николаевичу его мнение, Натали надумала покинуть «святой праздник интеллигенции».

— Господа-а! — вдруг заорал Кусков, воодушевившись другой идеей. — Споёмте «Татьяну».

Наступила секундная тишина — народ переваривал предложение, а потом сотня голосов дружно грянула:

— Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна.

Вся наша братия пьяна, пьяна, пьяна…

В Татьянин славный день…

— А кто виноват? Разве мы-ы? — песенно–философски, дурным голосом вопросил Кусков, и сотня голосов невозмутимо, но громогласно ответила:

— Не–е–т! Татьяна, Татьяна, Татьяна…

Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна…

— Нас Лев Толстой бранит, и пить нам не велит… А кто виноват? Разве мы? — вновь риторически пропел — проорал Кусков.

И хор торжественно просветил неразумного:

— Не–е–т! Татьяна, Татьяна, Татьяна.

Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна…

И пока Натали под руку с Глебом огибали не совсем стройные хоровые ряды, они слышали жалобно — голосистое кусковское:

— В кармане без изъяна, изъяна, изъяна…

Все пусты кошельки, заложены часы…

А кто виноват? — рыдающим голосом вопросил пьяный солист.

И дружный ответ загулявшему студенту:

— Татьяна, Татьяна, Татьяна…

Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна…

К удивлению Натали, все возчики, дежурившие у ресторана, оказались пьяны в вожжу, как сами они доложили.

— Барынька, господин скубент, — обратился к ним раскачивающийся на облучке кучер. — Ноне во всей Москве лишь два непьющих кучера: один на Большом театре, другой — на Трухмальных, — запутался он в буквах, — воротах… Да и то Трухмального, как он кажный год не отказывается, к утру скубенты непременно накачают.., — заржал сивым мерином над избитой извозчичьей шуткой.

Вечером следующего дня, сидя за столом в доме Бутенёвых—Кусковых, Глеб с умилением глядел на понурого с перепоя студента, которого строго, по–военному, воспитывал дядя:

— Вот, господа, полюбуйтесь, — выводил на чистую воду племянника. — Из кутузки сегодня эту запойную интеллигенцию выручал, — сверкал он очами. — Под утро уже, забрался с бутылкой водки на Триумфальные ворота, душевно угостить, как написал в протоколе полицейскому приставу, страждущую от жажды, бронзовую фигуру–аллегорию…

— Молодец! — поддержал студента Бутенёв. — Вот у нас в полку один подпоручик напоил командирского коня…

Но, как водится, ему не дали досказать, как потом прошёл дивизионный смотр…

«Студенты, оказывается, в большинстве своём, тоже нормальные люди», — пришёл к умозаключению Глеб.

____________________________________________

Аким Рубанов праздник российского студенчества не отмечал, зато 19 января, вместе с Гришкой Зерендорфом лихо отплясывал на Большом балу в Зимнем дворце.

На этот раз в форме лейб–гвардии Павловского полка, а не в платье сокольничего.

На балу, как водится, веселились все, кроме императора. Государь работал.

Особенно его волновала обстановка на Дальнем Востоке и потому он долго беседовал с министром иностранных дел, графом Ламздорфом.