Держава (том второй)

«Боря Савинков как всегда экстравагантен», — с внутренней усмешкой глянув на чёрный цилиндр, небрежно водрузил на себя малахай его приятель и друг детства Иван Каляев:

— Кто бы спорил, — улыбнулся другу, глядя, как тот заботливо подкрутил кверху кайзеровские усы, и не спеша надел кожаные перчатки, — и вдохновитель народовольчества, — дополнил слова приятеля.

— Что? — отстранённо спросил тот, со вздохом глянув на могилу.

— Нужна революция, подтолкнуть которую в силах только герои, главным орудием коих является террор, — скрестив руки на груди и задумчиво глядя на друзей, произнёс высокий красавец с вьющимися чёрными как смоль волосами. — Революция — пьянещее слово. В переводе с латыни — переворачивание колеса вещей. Всё должно перевернуться и прежде всего эта страна, томящаяся в оковах мракобесия.

— Да, ты как всегда прав, Сазонов, — поддержал товарища Савинков. — Идеал — выше реальности! Если понадобится, можно смело убить за идею… А эти слюнявые интеллигентишки, — кивнул в пространство головой в цилиндре, — эти мещане, пришли поддержать царя и своих угнетателей. Эти обыватели предпочитают прожить так, чтоб избежать любого антиправительственного деяния. Мы должны, нет, обязаны, толкать их к свободе. Показать им свет Утренней Звезды. Повести их к Апокалипсису революции.

— Святые слова, Борис, — восторженно произнёс Каляев: «Третий ангел вылил чашу свою в реки, в источники вод и сделалась кровь». — Мы станем участниками и вдохновителями Апокалипсиса той новой эпохи, что придёт на смену этому прогнившему миру. Нас ждёт тернистый путь во мраке, в крови и смерти, но он приведёт героев к прекрасному Новому миру, к Утренней Звезде… Как там, в Библии: «Побеждающему дам Звезду Утреннюю». А мы возьмём её сами.

— Своими действиями мы должны разбудить всю эту покорную мразь, всех этих лживых, трусливых мещан и обывателей, что задают тон в России. Мы бросим им вызов. Путь Восстания — вот наш путь. А чтоб поднять восстание, нужен террор. Мы станем символом Террора. Нам нужен Подвиг, чтоб повести за собой людей. Это тупое жующее стадо. И мы поведём его, хотят они этого или нет — к новой Утренней Звезде.

— Борис, да ты не любишь людей! — потрясённо произнёс Каляев.

— Я их не только не люблю, я их ненавижу! И как можно любить это тупое быдло. Есть народ книжный, который любят студенты и гимназисты, идеализируя его. А есть народ реальный… Так вот этот–то народ глух ко всему и туп. Он и звал станового пристава, когда народники шли вырвать его из тисков самодержавия и повести к свободе. В том и трагедия народовольцев, которых воспевал Николай Константинович, — глянул на могилу Савинков. — Они приносили себя в жертву народу, а он побивал их камнями… Превращать народ в икону — преступление. У нас у каждого своё мнение, господа. Потому что мы не твари дрожащие, а индивиды! Послушайте стихотворение, которое я вчера написал, — опять бросил взгляд на могилу:

Когда принесут мой гроб,
Пёс домашний залает,
Жена поцелует в лоб,
А потом меня закопают.

Глухо стукнет земля,
Сомкнётся жёлтая глина
И не станет того господина,
Который называл себя — я…

— Когда–нибудь со всеми это случится, — слегка жестикулируя, задумчиво произнёс Сазонов. Я во многом согласен с тобой, Борис. И вот что мне вспомнилось… Как–то недавно, покойный… Вот в чём ужас, господа, Михайловского уже нет… Николай Константинович как–то рассказал, что Плеве встретился с ним и сделал комплимент: «Мы вам благодарны. Вы оказали нам услугу борьбой против марксизма…» — Он обидел писателя. Михайловский меньше всего хотел оказывать услуги департаменту полиции.

— Плеве вообще слишком много себе позволяет… Уже давно пора отправить его к Сипягину, — поправил на голове цилиндр Савинков, — Два месяца тому назад мы установили наблюдение за ним, выяснив, что Плеве живёт в здании департамента полиции, набережная Фонтанки 16, и еженедельно ездит с докладом к царю в Царское Село или Петергоф, но за нами самими следила полиция, и пришлось срочно скрываться. Теперь вроде всё успокоилось и полиция пришла к выводу, что была ложная тревога… Потому через несколько дней, — направились к выходу с кладбища, — встречусь с Максимилианом Швейцером, Алексеем Покотиловым, Давидом Боришанским и Иосифом Мацеевским. Наметим план действий, а затем соберёмся в полном составе во главе с Азефом. До встречи, господа, — прощаясь, приподнял краешек цилиндра.

____________________________________________

Аким, написав рапорт, без всякого стеснения тормошил отца, требуя протекции в отправке на Дальний Восток.

— Повлияй на нашего командира. Пусть скорее подпишет рапорт. Четвёртого февраля Степан Осипович Макаров направился в Порт—Артур, а я всё ещё здесь.

С другой стороны на мужа давила супруга:

— Не дай тебе Бог, Максим Акимович, отправить детей на театр военных действий… Пусть лучше посещают театры Москвы и Петербурга.