Державю. Россия в очерках и кинорецензиях

1944. Смерш

Сказки Н-ского леса[4]

«В августе 44-го», 2001. Реж. Михаил Пташук

Читателям глянцевых журналов, уверенным, что термин «стрельба по-македонски» выдумал Джон Ву, фильм Пташука нравится. Добротное, говорят они, военное кино. Это, конечно, не комплимент. Добротными чаще всего зовут троечные произведения «для широкого зрителя». Однако ни в какое сравнение их реакция не идет с чувствами тех, кто держал роман Владимира Богомолова на главной, неприкосновенной для гостей полке — за двумя стеклами, рядом с Олешей, Казаковым, Шварцем, Экзюпери, Джеромом и юрмальским янтарным камешком. Этих людей совместная российско-белорусская постановка повергла в неприкрытое бешенство.

Джон Ву, скорее всего, и слыхом не слыхал, что его фирменная пальба с двух рук навскидку с 1974 года по всей читающей России зовется македонской — так, как ее называли оперативники Смерша в августе 44-го. Сброшюрованный из трех тетрадок «Нового мира» под коленкор с золотым тиснением, роман Богомолова в одночасье стал знаковым, обязательным для элитного чтения наравне с «Иосифом и его братьями», «Бомбой для председателя», «Архипелагом ГУЛАГ» и ныне благополучно забытым «Альтистом Даниловым». Это была первая книжка, которую приносил отец в качестве отроческого причастия. Фразы «прокачать на косвенных», «блокировать директрису», «шиш да кумыш», «на полведра скипидара с патефонными иголками» были столь известны, что даже не вошли в обиходную речь: пользоваться ими казалось таким же дурным тоном, как искрить цитатами из «Золотого теленка». Миллионы горожан держали в уме глубоко личные образы Алехина — Таманцева — Блинова, Мищенко, капитана Аникушина — так что выбор исполнителей был в этих условиях не менее ответственным делом, чем на «Войне и мире».

В обращении с военной тематикой это было неправдоподобно честное время. Через 30 лет после событий страна нехотя впускала в себя настоящую войну — с жесткой, иногда потаенной классовой субординацией вместо распашного окопного братства, с постоянной проверкой красноармейских книжек, продаттестатов, командировочных удостоверений, с глиняной жижей дорог, офицерской спесью, режимом, комендатурами, санпропускниками, нагромождением аббревиатур — начпо, ВПХР, УРС, — войну, в которой у каждого свое место, ячея, привязка к местности, госпиталю, резерву, передовой, и отсутствие этой привязки означает, что ты лютая вражина, имеющая прямое отношение к передатчику, две недели выходящему в эфир на стыке Первого и Второго Белорусских фронтов. Сорок четвертый вывел армию к довоенным границам, смыв пафос и поэзию последнего рубежа, война из геройства и ужаса превратилась в вязкую томительную работу по обеспечению десяти сталинских ударов на Ясско-Кишиневском, Львовско-Сандомирском и Корсунь-Шевченковском направлениях. И ощутимое чудовищное напряжение всей военно-государственной пирамиды от Ставки до батарейной козявки сконцентрировалось на острие клинка — рядовой, хоть и заслу-женной опергруппе фронтовой контрразведки. Сорок сороков генералов, орды адъютантов и тьмы штабных потели, рявкали, шипели, мычали, угрюмо интересовались, когда же старшего лейтенанта Таманцева сподобит оторвать задницу от муравейника и приступить к своим прямым обязанностям по расчистке ближних тылов наступающей армии от шпионов и диверсантов, а старший лейтенант жрал на бегу, ругмя ругаясь, когда эти сорок сороков прочухаются, пришлют дешифровку радиоперехвата и перестанут прикреплять в нагрузку непрофессионалов.

В этом, очевидно, и был момент истины: 70-е впервые после НЭПа начали ценить голый профессионализм, вдвойне преклоняясь перед теми, чью профессию посторонним постичь не дано: нейрохирургами, ядерщиками, автослесарями и разведчиками — только настоящими, а не теми, что с утра до вечера парашюты закапывают. В годы, когда народ сходил с ума по Штирлицу, в лучших домах Москвы и Питера повторяли вслед за Ладейниковым: «Господи, откуда они его взяли? Он что, из цирка?» Причастных, прикоснувшихся завораживала мощная тайна знания, расчета и ремесла.