Держи голову выше: тактики мышления от величайших спортсменов мира

Он отставил ведро в сторону и начал обильно потеть, потом повалился наземь и начал дрожать и трястись.

Один из гидов встревожился: «Надо его проверить? Он вообще в порядке?»

«Нет, – ответил его тренер. – Оставьте его в покое. Он сам должен через это пройти».

Кингсбери перестал дрожать, но начал потеть еще сильнее. Он потер глаза, чтобы убрать с них пот, и в это мгновение ощутил эйфорию такой силы, какой никогда в жизни еще не испытывал. «Эйфория, только в тысячу раз мощнее. В прошлом я много раз принимал экстази. В этот раз эйфория была гораздо, гораздо, горааааздо сильнее. Я поверить не мог, что все это на самом деле, настолько хорошо мне было. В прошлом я принимал всякое, чтобы почувствовать физическое удовольствие, прекрасно понимая, что получаю только его и ничего кроме, но в резервацию я приехал не ради него. Туда я приехал учиться. Расти. Поэтому я стал думать о своем изначальном намерении и думал о себе как о бойце.

И тогда все начало рушиться».

Почти как в «Бойцовском клубе», мысли начали с бешеной скоростью проноситься в его голове. «Ты – это не твоя машина. Не то, во что ты одет. Ты – это не книги, которые ты читаешь. Не дом, которым владеешь. Ты – не одна из этих вещей». Он вспоминает: «Мой разум просто разложил на атомы все, что я думал о себе, все, что касалось моей идентичности. Я – это не я. Я не Кайл Кингсбери. Это просто наименование, которое мне дали в этом мире, чтобы людям было проще называть меня и понимать. В те минуты у меня было ноль целых ноль десятых привязанности к чему-либо. И это просто взорвало мне мозг».

Лежа вот так, с закрытыми глазами, и не испытывая никакой привязанности ни к чему на свете, а только чистую эйфорию, он еще даже не видел галлюцинаций – кроме тех, которые по каким-то причинам видит большинство людей, выпивающих аяуаску или курящих ДМТ: калейдоскоп полигонов и объектов других форм, смешивающихся в странные картины оранжевого, красного и желтого оттенков. Шаманы называют это «священной геометрией».

Кингсбери говорит: «Я смотрел на это и думал: «Ни хрена себе! Я и в жизни не видел ничего столь же потрясающего!» Но опять-таки мне напомнили зачем я здесь: «Ладно, я тут не для того, чтобы разглядывать крутые картинки».

Он приехал туда для того, чтобы разобраться в своих чувствах по отношению к боям, – и сделал это почти мгновенно, обретя мир и внутренний покой спустя примерно час времени. Осознав, что впереди его ждет еще добрых шесть-семь часов трипа под аяуаской, он толком не понимал, что же ему делать дальше. Он вспомнил, как один из его гидов сказал: «Если ты достигнешь поставленной цели, с которой приехал сюда, и почувствуешь, будто получил от зелья все, чего хотел, подумай о своих близких, о тех, кого любишь, и тебе откроются новые горизонты».

Наташа. Его подружка. Он подумал о ней. И в мгновение ока у него началось видение, в котором он был ей, видел себя со стороны, таким, каким видит его она: видел свое лицо, длинные волосы и бороду. Он посмотрел вниз и понял, что он это Наташа. У него были ее волосы, ее тело. Наташа кричала на Кайла. Он пережил заново каждую ссору, каждый спор с ней. «И всё, что я говорил, будучи Наташей, – говорит Кингсбери, – звучало так, как Кайл это понимал».

Вынырнув из видения спустя какое-то время, он понял, что «оно навсегда изменило» его: «Я осознал, что в каждой ссоре ею двигала любовь, она была единственным ее намерением. Не желание, знаешь, испортить мне настроение и сделать так, чтобы я чувствовал себя уродом за то, что вчера вечером пошел выпивать в баре. Не стремление запретить мне видеться с друзьями или что угодно еще, лишь бы только поругаться. Я понял, что все дело было в любви, и это по-настоящему изменило мои отношения с ней. И я плакал как ребенок».

Он смеется. «Я бы не смог рассказать вам эту историю спустя еще, наверное, две недели после трипа. Вот насколько длительным и глубоким был его эффект. А когда я рассказал все Наташе, эмоции были теми же. Я разрыдался».

На этом все не кончилось.

Затем он подумал о собственной матери. «Когда ты парень слегка за тридцать, ты редко видишься с мамой, – говорит он. – Мне нужно вам объяснять, почему так».

Но когда он подумал о ней, то так же, как было в видении с Наташей, когда он стал ей, он стал и собственной мамой, беременной маленьким Кайлом. Он говорит: «Я был ей и чувствовал ее первенца внутри. Я не был Кайлом в утробе матери. Я и был мамой, новоиспеченным родителем, а внутри меня рос ребенок».