Держи голову выше: тактики мышления от величайших спортсменов мира

На создание Reboot, заведения в Сан-Франциско, куда Карри регулярно ходит на сеансы флоатинга, его владельцев вдохновил опыт Float Lab – а создателя Float Lab, в свою очередь, вдохновил тот потенциал, который флоатинг показал в плане лечения. Ибо он сам нуждался в нем.

Знакомьтесь, Крэш. Рост его примерно пять футов десять дюймов[29], на голове нечесаные каштановые волосы, а одет он в поношенную футболку с логотипом Float Lab, джинсовые шорты и сандалии. А еще он носит очки. Всегда. Он очень страстно рассказывает о Float Lab, но делает это без пугающих интонаций фанатичного приверженца; чтобы понять, насколько глубоко он верит в это дело, достаточно просто послушать, в каких подробностях он говорит о своем предприятии, какие низкие цены устанавливает за сеансы (всего сорок долларов за два часа – просто даром в сравнении с большинством других контор, предлагающих услуги флоатинга по 50–100 долларов за один час) и с каким жаром говорит об этих конкурирующих компаниях, где с людей, как ему кажется, дерут три шкуры ни за что.

Крэш основал Float Lab в 1999 году. До той поры он прожил уйму жизней. Работал звукоинженером, периодически участвовал в озвучке фильмов и был тесно связан с музыкальной сценой, на которой было очень много наркотиков. «Наркотики, мужи-и-и-ик, – говорит он. – Когда-то я обожал кайфовать. И кайфовал ЗНАТНО!»

У него очень густой, глубокий, резонирующий голос, а речь его решительная, чеканная. Когда он сосредоточен, слушать его легче легкого. Когда нет, он сбивается на тирады, полные отрывистых, незаконченных предложений, из-за чего складывается ощущение, будто его язык не в состоянии поспеть за мыслями.

К концу девяностых ему было под сорок. Крэш устал кайфовать. «Всё было не так, как в старину. Ну да, когда-то у тебя были товарищеские отношения с пацанами, имевшими отношение к сцене. Всё это кануло в прошлое. Все изменились. Они стали жуткими. Реально стремными. Знаешь, как говорят – нет больше чести среди воров? Я никогда не был гнилым наркушей, кем-то, кто мог подставить тебя и украсть твои деньги. Эти же ребята в большинстве своем теперь такие. Ты не захочешь иметь дел с нарколыгой, потому что у них есть склонности. А я хотел продолжать оставаться толковым человеком, достойной личностью. Я не ворую. Я работаю».

Крэш в то время работал в Голливуде, сдавая в аренду 16 студий для репетиций. «Два здания, переполненные наглухо отбитыми детишками. Ну я серьезно, их там было сотни три, наверное. Любая дверь, какую ни открой, скрывала за собой какую-нибудь сцену. Перекресток бульвара Голливуд и Вайн-стрит, ну ты понял? Тогда там было угарно… Но мне хватило, и я просто захотел уйти».

Он перестал сдавать студии в аренду, потом уехал и из Лос-Анджелеса, а после, сняв ранчо где-то милях в десяти к югу от Вегаса, ушел и из социума.

Дурь тоже бросил. Ну, настоящие наркотики. Травку он всё так же любил и любит до сих пор. Но всё остальное – ни-ни. «После двадцати пяти лет употребления наркотиков я просто остановился», – говорит он. Он хотел порвать со всем этим. Хотел сосредоточиться на своей собственной музыке после долгих десятилетий, на протяжении которых помогал другим людям делать их музыку. У него была своя группа, даже имевшая кое-какие локальные успехи, но от по-настоящему большого прорыва её отделяли одна-две удачные песни. Он не углубляется в детали, говоря лишь: «Прежде меня лишали возможностей, которые сами шли мне в руки, и тогда я… ну, кое-что случилось, и я оказался в том незавидном положении… в крайне неподходящем состоянии ума».

На ранчо он построил собственную студию звукозаписи. «Там было всё, мать твою, – говорит он. – Студийные магнитофоны, аналоговые, цифровые тоже, и оборудование для обработки и сведения. Ситуация сложилась весьма приятная».

Но начав работать, он столкнулся с трудностями: его терзали какая-то неясная боль, огорчение и подавленность. Почти каждый день он заходил в одну из комнат, где усаживался на диван перед стеной, на которую проектор выводил ему какой-нибудь фильм, или включал музыку так громко, как только мог, и просто сидел. «Я вновь вернулся в начало, – вспоминает он. – Это случалось со мной не раз, я уже разрушал то, что некогда строил. Я снова и снова проходил путь и создавал какие-то вещи, а потом всё запарывал из-за тяги к развлечениям, к безумным поступкам, к… ну, телкам там и прочему, ты понял. Слишком далеко заплыл. Тяжело собрать мозги в кучу, когда ты так далеко заплываешь».

По всей территории его ранчо были разбросаны большие бочки – по всей видимости, счел он, раньше их наполняли водой для лошадей. Однажды он засунул свою голову в одну из бочек, чтобы попеть. (Она была пустой.) Чтобы лучше услышать звук собственного голоса. Акустика, все дела. Только на этот раз в той бочке включился его разум. Его что-то зацепило, что-то такое в этой темноте, где не было слышно ни звука, ничего вообще. Когда он вытащил голову из бочки, его осенила мысль. Я должен строить такие штуки.