Держись от меня подальше

Мне кажется, все испугались, чуть ли не до конфуза в штанах, даже шуганный Вениамин Аристархович чуть не выронил зубной протез изо рта и не распрощался с очками, когда от зычного выкрика хозяйки дома врезался всем корпусом в картину, висящую на стене. В общем, все, кроме Сандала Евгеньевича. Этот непрошибаемый мужик со стальными яй… в смысле, причиндалами (ой, что это я несу?) лишь пробудился от своих глубоких мыслей и переместил свои сине-голубые, как у Тёмы, глаза с облаков на жену, изображающую из себя мини-версию китайского дракона.

— Да, дорогая, — полувопросительным, полуутвердительным тоном отозвался он, а жена, которую, наконец-то, заметили, вновь приложила руку ко лбу, закатила глаза и начала падать под обеспокоенные возгласы своего мужа, спешащего её поймать: — Что случилось? Ох, ах…

Кажется, он в этом деле опытный, так как получилось всё не хуже, чем в кино, да ещё и с первого дубля. Оскар в студию!

— Ах… Ах… — убиенно вздыхала мама Фрося, не забывая окидывать нас всех своим рентгеновским взглядом из-под опущенных ресниц. Я этого взгляда не замечала и вообще предполагала, что ей реально плохо, так что со свойственной мне широтой души жалела её и порывалась, уподобившись всем остальным членам этого семейства, пойти помогать ей, но Шер, сам не вставая, не отпускал меня.

— Артём, надо хоть что-то сделать, — вразумляла его я, будучи чрезмерно удивлённой его поведению. Это очень странно, что он так пренебрежительно относится к собственной маме. Просто он не знает, каково это, когда её нет, и нет — я не жалуюсь на то, что у меня нет мамы, я это переношу нормально. Но будь она у меня, я не стала бы уподобляться Шеру и делать вид, что мне на всех всё равно, включая её.

— Успокойся, малышка, — чуть раздражённо ответил он.

— Но ей же плохо, может она ударилась. Отпусти, я пойду полотенце смочу водой…

— Детка, — голосом, как для душевнобольной стал пояснять Артём, — моя мама — старая актриса… — начал он, но его мать, у которой вместо ушей радиолокаторы установлены, расслышала его шёпот и, оказавшись вдруг вновь здоровой (спасибо за это парню на небесах), возмущённо завопила, как старенькая милашка-одуванчик бабулька на почте, пенсию которой сократили на сорок две копейки и которая преобразилась в фурию:

— Я не старая!

— Мам, я не возраст имел в виду, а про стаж твоего актёрского мастерства.

Ефросинья Эразмовна сразу подобралась и встала с рук Сандала Евгеньевича, потом расшифровала сомнительный комплимент сынули и вновь её лицо приобрело нахмуренность, а глаза устроились на полставки к Зевсу, начав метать молнии вместо утомившегося бога.

— Я не играла! У меня хрупкая нервная система, — достойным голосом поведала она, и не нашлось ни одного желающего с ней поспорить.

Таким образом, она ещё минут пять ездила нам по ушам, рассказывая, что нервные клетки не восстанавливаются, а седина не закрашивается. Реклама утверждает обратное по обоим пунктам, но я с ней своими великими познаниями делиться не стала. Затем, когда на свой страх и риск Вениамин Аристархович вновь решился напомнить, что «ужин стынет», мы проследовали на кухню, то есть в обеденную залу. Ох, уж эти мажоры. И кухня у них есть размером с футбольное поле, и отдельно обеденная, которая ещё больше.

Обеденная зала отлично вписывалась в интерьер всего дома, она имела логичность, не в пример комнате Шера, выбивающейся из общих рамок, и представляла собой некую композицию «два в одном»: здесь люди насыщали свои желудки, а также углубляли и эстетическую составляющую своей души — по стенам были развешаны разнообразные картины современных художников вперемешку с работами великих мастеров прошлых столетий. Основной тематикой всех представленных в обеденной зале картин живописи был танец.

Не то, чтобы я была сведуща в искусстве, просто посещать лекции по изобразительному искусству современности и прошлых веков, как будущий архитектор, я должна была наравне с остальными одногруппниками, а потом ещё и сдавать чрезвычайно сложный зачёт, к которому пришлось готовиться днями и ночами; благодаря этому я стала более компетентной в данном вопросе.

Честно признаться, я себе позволяла прогуливать только философию, хотя после того постыдного казуса с прогулами я вообще завязала! Так что я с лёгкостью узнала работы Ричарда Юнга, Роберта Кумбса, балетное закулисье Александра Шеверского, знаменитые «Три грации» Сандро Боттичелли, серии «Танго» Валерия Беленкина и Леонида Афремова, а были и другие, авторов которых я не знала.

Каждая картина здесь имела свою эксклюзивную рамку. Сандал Евгеньевич, заметив мой интерес, решил его развить:

— Леночка, позвольте к вам так обращаться, — он подошёл и, галантно взяв меня под руку (учись у отца, Артём!), повёл вдоль картин. — Вам нравится?

— Да, так превосходно…