Напомнила, что для нее нет достойных и недостойных, удачливых и невезучих, рядовых и генералов.
Что останки любого из нас легко уместятся в плащ-палатку…
На позиции снова ложусь, закинув руки за голову, и смотрю в небо.
Ничто не изменилось в бездонной и бескрайней тьме, усыпанной звездами.
Изменился я…
Теперь, в апреле 86-го, я понимаю знаки судьбы, умею их читать.
Всего час назад я лежал и клял судьбу за то, что долгожданное «завтра» не наступило в положенный срок.
А она напомнила мне, что «завтра» может не быть вообще.
Показала, что «завтра» наступает не так и не тогда, когда ждем его мы.
А когда она решит, что ему пора наступить.
И она же решит, каким ему быть.
И быть ли…
Да, я все понял!
Как там тебя? Ну, ты, вот там, на небе этом бездонном!
Я понял!
Август так август! Плевать!
Пусть будет как будет…
Мама подождет.
Женька и так не ждет уже.
Поступить можно и в следующем году.
И лето ведь тоже еще не одно будет. Трава, река, дождь… Ведь будет, правда?
Только прошу тебя, только не трогай никого, ладно? Пусть никого из нас не унесут отсюда завернутым в плащ-палатку…
Нигде больше не видел такого неба, как в Афгане…
Послесловие
Глава 19. Недоброе прощание
Конец мая. Мы сидим в курилке перед клубом в ожидании кино.
Из динамиков играет музыка…
Классная песня. Поют мужик с теткой. Надрывно так поют, от души.
Че-то там про две звезды, которые куда-то падают с неба.
– Тетка вроде Пугачева? А че за мужик?
Это кто-то из наших, из дембелей. И кто-то из наших же:
– Да хрен его знает. Не Кузьмин?
– Ты че, с дуба рухнул? С хрена-то Кузьмин будет с Пугачихой петь?
Для нас, призванных в апреле 84-го, где Пугачева была эстрадой, а Кузьмин – рокером, такое сочетание было невообразимым и непонятным.
Мы не могли себе этого представить.
Как не могли себе представить панков и металлистов на Арбате.
Сам Арбат, ставший из живой улицы театральной декорацией.
Очереди за водкой.
И многое другое, что изменилось за эти два года – нам предстояло вернуться в другую страну.
Той, откуда мы уходили, уже не было…
Как не было уже и нас, тех мальчишек, которых в апреле 84-го везли под «Кара-кара-кум» в жаркую Фергану.
А потом в августе, под «Летите, голуби!»-в еще более жаркий Афган.
Мы наивно думаем, что скоро уедем в Союз, на гражданку, а Афган с его войной останется здесь, станет нашим прошлым…
Никуда он нас не отпустит…
Никогда…
Но ничего этого мы пока не понимаем.
И многое отдали бы сейчас, чтобы слушать странный, невообразимый для нас дуэт не здесь, перед клубом 56-я ДШБ в Гардезе, а там, в Союзе.
И самое обидное, что мы же ДОЛЖНЫ уже быть там.
Мы уже заслужили это!
Зачем нас оставили – понять трудно. С июня на операции мы уже больше не ходили. Но, как водится, объяснять нам никто ничего не стал.
А зачем?
Родина тебе доверила интернациональный долг выполнять – вот и выполняй.
А то, что еще три месяца нашим матерям сердце рвать.
Хотя уж вроде прождали положенное.
И вместо сердца там одна рана кровавая…
Так это их доля такая материнская…