Десерт из каштанов

Свадебный отпуск провели в Крыму. Они пили прохладное фанагорийское вино и обжигающий горячий турецкий кофе, бродили по горам и старинным крепостям, чувствуя, как белая мягкая пыль оседает на губах, слушали многоголосую перекличку порта, держались за руки, вечерами читали вслух Грина на скамейке под фонарем, вокруг желтого пятна которого, как сахарная вата на палочку, наматывался серо-туманный кокон ночной мошкары. Каждый день подавали милостыню старику-скрипачу, при встрече с которым Ира непременно вспоминала «Романтиков» Паустовского, цитировала вполголоса целыми абзацами, а после ею надолго завладевала щемящая грусть. Так что вскоре Арсений стал увлекать ее на прогулку другим маршрутом.

Она до глубины души изумилась, узнав, что мама никогда не чесала ему спинку.

– Никогда?

– Да я не помню. Нет, может, я пару раз просил. Но я вообще-то сам достаю. Зачем кому-то чесать мне спину?

– Ты не понимаешь, да? – с затаенным сожалением улыбнулась Ира. – Не спину, а спинку. Чесать не когда чешется, а просто так, для того, чтобы сделать приятно. Перед сном, чтобы долго, сладко, чтобы по шее бегали мурашки.

– Это разве не щекотно?

– Ложись. – Она хлопнула рукой по кровати. – Ложись, я тебя научу!

Это и правда оказалось очень приятно, ее недлинные ноготки мягко скользили по коже, и Арсений действительно покрывался мурашками от удовольствия, пока не задремал.

По возвращении молодожены зажили удивительно мирно. Гаранину это не казалось хоть сколько-нибудь достойным изумления, но он и не видел иных примеров. И Ирина, выросшая без отца, не видела тоже.

Они подошли друг другу.

– Как болт и гайка, – посмеивалась Борисовская, вкладывая в сравнение грубоватый подтекст, так ей свойственный, но все-таки была права. Материал, цвет, диаметр и резьба, если продолжать метафору, – все в Ирине полностью устраивало Арсения. Это было естественное и спокойное сосуществование.

Она всегда вставала на полчаса раньше, чтобы приготовить завтрак: яичницу, омлет, сырники, блины, рисовую кашу или овсянку с сухофруктами. Создавалось даже впечатление, что у жены есть расписание завтраков на неделю, которому она неукоснительно следует, но Арсений все забывал проверить эту догадку – или спросить. По крайней мере, по воскресеньям на столе точно оказывались оладьи с черникой и сгущенным молоком.

После завтрака он быстро собирался, чмокал Ирину в прихожей и торопился на работу, где оставался допоздна или, если выпадало дежурство, на сутки.

– У нас, как на войне, любовь урывками, – оправдывался он ей еще до свадьбы, вроде и со смешком, но исподтишка следя за ее лицом: быть замужем за врачом нелегко, сколько на его памяти уже пар поразводилось…

– Ничего, я умею себя развлекать! – безмятежно фыркала Ирина.

Наверное, так и было. Точно уже не сказать. Дни она проводила в краеведческом музее, вечера – на курсах, но к возвращению Арсения его всегда ждал ужин. Ира, выплывающая из комнаты или кухни с этой своей медленной улыбкой, будто не сразу узнавала мужа. С платком на плечах и книжкой в руке. Нужную страницу она закладывала пальцем или специальной вышитой закладкой. В это мгновение что-то в ней напоминало Лопухину с известного портрета Боровиковского. Та же задумчивость, то же мягкое лукавство и затаенные нездешние мысли. «Маленькая женушка» – вот как он ее звал. Она не переносила костей в селедке и оттого с недоверием относилась к новогоднему салату, в котором рыбу прикрывала неизменная свекольная «шуба», и еще не любила крепко заваренный чай, и он всегда вытаскивал из ее кружки чайный пакетик, поболтав им буквально пару секунд.

В глубине души он был рад-радешенек, что нашел исключительную женщину. Он ведь не дурак и не глухой: только и слышал в ординаторской, как врачи сетуют на склочных жен, а медсестры срываются на ком ни попадя в периоды плохого самочувствия или настроения. Отдельной статьей расстройств шли пациентки и их родственницы, но в силу специфики реанимации он видел в стрессовом состоянии и тех и других и списывал все на человеческую пограничную эмоциональность: мало кто держит удар, когда обрушивается горе или болезнь. Его же Ирина была здорова и начисто лишена недовольства, так ему казалось.

Три года пролетели совершенно незаметно. В первый год он так и не отгулял положенный отпуск, во второй Ирина упросила его съездить на море, но по возвращении пришлось взять подработку, преподавание вечерникам в институте. Гаранина очень нервировало обязанное и подневольное состояние, в котором он оказался из-за жилищной ипотеки, хотя Ирине он в этом и не признавался.

А незадолго до третьей годовщины со дня свадьбы вдруг вспыхнула ссора. На пустом месте, и оттого тем более кровавая, беспощадная и шокирующая.

Он задержался на работе: провели три операции, и надо было непременно написать отчеты, пока еще свежи воспоминания. Гаранин знал, что если не сделает этого в течение текущего дня, то за ночь (удивительное свойство его личной оперативной памяти) все сотрется до смутных припоминаний.

Возвращался он уже по темноте, гадая, спит жена или ждет его, сидя над очередной книжкой.