Десять

Сейчас Юрий Борисович смотрел так же слегка насмешливо, он рассказывал что-то о двигателе и проблемах с ходовой, тогда как быстро положил пелёнку на кресло и рукой притянул к нему девушку. Отвернувшись, пока она собиралась духом и устраивалась удобней, как ей казалось, максимально натянув подол странной ночной рубашки на живот, она ждала, когда Юрий Борисович перестанет рассказывать про свой мотоцикл и обратит на неё внимание. Поймав его взгляд, она вдруг с ужасом поняла, что он уже давно не рассказывает, подол рубашки немного приподнят, его руки устраивают коленки Юли, а сам он тихим, но убедительным тоном говорит:

— Всё, уже почти всё, сейчас мы только посмотрим… так, давай, животик расслабь, Юуууууууууля, надо.

Зажмурив глаза, она услышала:

— Всё, вставай.

— Что со мной? — повторила она свой вопрос.

— Юленька, нам понадобится небольшое хирургическое вмешательство… срочно.

Это было последнее, что она услышала, до потока своих слез, когда она отказывалась от какого-либо вмешательства, просила подождать папу и, в конце, всхлипнув особенно громко, согнувшись от прострелившей боли, скорее пропищала.

— Я умру…

— Ты не умрёшь, это рядовая операция.

— Умру… я умру.

— Юля, ты же храбрая девушка, ты не умрёшь.

Паника холодной волной накатывала на Юлю, её начинала бить мелкая дрожь, не было ни единого сомнения, что она умрёт, умрёт сегодня, когда папа в Красноярске, а мама с труппой на гастролях. И даже бабушка на даче, и нет никакой возможности сообщить. Она старалась плакать тихо, где-то на краю сознания она понимала, что её страх необоснован, будучи дочерью врача, она понимала, что будь у неё — дочери заведующего отделением что-то, угрожающее жизни, уже был бы вызван не один врач, с огромным послужным списком и клиническим опытом. Она понимала, что это всего лишь паника, скорей всего — переизбыток эмоций и действия препаратов, кажется, она все-таки переборщила с обезболиванием… и именно от этого у неё кружилась голова. И ещё от страха.

— Умру, — всхлипнула она спине, которая выходила из смотровой, сказав что-то про подготовку к операции и анестезиолога, — умру, — и заплакала, её буквально раздирали рыдания, не было никакого шанса, что она возьмёт себя в руки…

Юрий Борисович тяжело вдохнул, словно Юля раздражала его, мешала его планам, присел рядом на кушетку и, улыбаясь, как бы через силу, сказал.

— Юля, ты же умная девушка, учишься в медицинском, твой папа врач… Ты прекрасно понимаешь, что не умрёшь, не надо плакать, потом голова сильней болеть будет… у?.. Давай не будем… — вдруг он потянул её на себя, усадил на колени, как маленького ребёнка, и начал уговаривать её затылок, что она, конечно, не умрёт. Что будет жить ещё очень долго, что придёт работать к ним в больницу, что не пристало такой красивой девушки плакать из-за какого-то глупого врача, который решил напугать её… Он всё говорил и говорил, рассказывал о течении операции, о послеоперационном периоде, о том, что Юле следует ждать, как себя вести, он давал очень подробные инструкции. Потом он спрашивал о её молодом человеке, о его успехах, и даже похвастался достижениями своей жены, потом снова возвращался к инструкции, проговаривая. При этом, на каждое слово, его рука проводила по Юлиной руке — словно вглаживала в неё знания, чтобы Юля не испугалась, не растерялась, не перепутала. И, наконец, уже в операционной, после всех нужный процедур, последнее, что помнила Юля — это подмигивающий, насмешливый взгляд и шёпот сквозь маску:

— До встречи, я буду в палате.

За время, что она приходила в себя, ей казалось, что Юрий Борисович действительно был в палате. Она отчётливо помнила его раскинувшуюся на стуле фигуру с вытянутыми вперёд ногами, а потом склонённую к спинке голову.

Утром же никого в палате не было, да и сама палата выглядела по-другому. Стены показались более светлого тона, обнаружились шторы на окне и цветы в небольшой вазе на тумбочке рядом с кроватью. Она попыталась пошевелиться — стало больно, вскоре пришла улыбчивая медицинская сестра, она терпеливо ждала, когда Юля ей скажет температуру, сделала два укола со словами: «У меня лёгкая рука», и оставила Юлю одну.

Зашедший Юрий Борисович казался бодрым, глядя на него Юля решила, что он приснился ей — невозможно быть таким весёлым и полным энтузиазма, если ночь провёл на неудобном стуле, но уточнять не стала. Он внимательно осмотрел, немного поговорил, показал кнопку срочного вызова и, сказав, что заглянет вечером, вышел.

Вечером он зашёл с большим пакетом.

— Тебе бабушка передала, я съездил.

— Вы съездили?

— Да. У неё давление, мы с твоим папой решили, что лучше ей дома побыть… папа приезжает завтра утром, маме не стали сообщать. Тут тебе ночная рубашка… сама разберёшься… так, а почему я вижу обед на тумбочке?

— Я не хочу есть.

— Не хочешь есть? Невкусно? Знаешь, моя жена хорошо готовит.

— Это готовила ваша жена?

— Да.

— Простите. Но я не хочу… — она ещё раз посмотрела на тарелку и отвернулась.

— Юля? На этом месте подробней. Отсутствие аппетита…

— Нет у меня никакой инфекции!

— Разве? Давай-ка…

— Я толстая!

— Что — ты?