Десять дней до конца света

Итак, вот он, парень, – облегающий ирландский свитер, полосатые носки, нарочно перекрученные на лодыжках, такие тонкие, что под ними угадываются волоски. Он переходит улицу, ступает на тротуар, где стоит Лили-Анн, улыбается ей – странной, чуть кривоватой улыбкой. Темные круги под глазами придают ему болезненный вид.

– Нужно новое такси? – спрашивает он хрипло.

– Нет, – лжет она. – Нужны горизонтальные полоски.

– Что?

– Ничего. Проехали.

– Вы уверены, что вас не надо подвезти? Куда вы едете?

– Проехали, говорю.

– Если учесть, что свалится на нас через несколько дней, лучше не отталкивать протянутую руку…

Решительно, этот тип ей не нравится. В его повадке есть что-то от скользкого угря. Язвительный ответ вырывается у Лили-Анн почти невольно:

– Я не проведу ни минуты оставшегося мне времени с болваном в носках в вертикальную полоску, до которого еще не доехало, что количество бабок на его банковском счету больше никому на хрен не интересно.

Он поднимает брови, искренне удивленный. Лили-Анн уже сама не знает, что говорит, она просто хочет, чтобы он ушел и оставил ее в покое.

– Что вам сделали мои носки?

– Что тебе непонятно в слове «проехали»?

– Ты сама не знаешь, от чего отказываешься…

А этот тип самоуверен.

– Да ну? Хоть одна девушка передумала после этой реплики?

Парень смеется.

– Нет, – признается он. – Но ведь никогда не знаешь, ты могла бы быть первой!

– Забудь меня.

– Ок, – тихо роняет он через несколько секунд. – Такая у меня сейчас планида.

Голос дрогнул. Он поворачивается, уходит. Лили-Анн провожает глазами его удаляющуюся спину, спрашивая себя, как такому надутому индюку удалось ее тронуть. Она вся на нервах, измотана, зачем-то нагрубила ему, а ведь они в одном и том же дерьме и он предложил ей помощь. Мы должны быть добры друг к другу, – вдруг понимает она. Если и есть еще что разделить в оставшиеся им дни, это именно доброта, упоение добротой, как броня против ужаса.

– Эй!

Парень оборачивается и смотрит на нее. Она колеблется. Он поднимает брови в немом вопросе.

– Я еду в Бретань, – говорит она.

– Мне подходит.

Он возвращается к своей машине, выруливает с тротуара, разворачивается, навлекая на себя громы и молнии от водителей вокруг, и наконец подъезжает к ним на автобусную остановку. Лили-Анн с облегчением отмечает, что у открытой машины есть заднее сиденье. Она поворачивается к Браиму.

– Поедешь с нами?

– Эти спортивные машины такие неудобные…

– Если будете хорошо себя вести, – улыбается Вертикальная Полоска, – я потом уступлю вам руль.

Лицо Браима озаряется, как у ребенка, которому пообещали мороженое.

– Договорились!

Лили-Анн забирает свой рюкзак, с трудом запихивает его в крошечный багажник спортивной машины и садится впереди с золотой рыбкой на коленях и фотоаппаратом у ног. Браим усаживается на заднем сиденье.

– Что у тебя в контейнере? – интересуется Вертикальная Полоска.

Она снимает крышку, осторожно достает мешочек для льда и поднимает на уровень его глаз.

– Лоум.

– Твой… твоя рыбка, ясно. Привет, Лоум, я Вэл. А ты… – добавляет он, подняв глаза.

– Лили.

– Лили. Это хорошо, Лили.

В его голосе звучит такая убежденность, что Лили-Анн даже не пытается понять, что он хотел этим сказать. Она поудобнее устраивается на кожаном сиденье, надеясь покинуть Париж до рассвета.

Она быстро замечает: Вэл плюет на правила дорожного движения, встраивается в малейший просвет, сворачивает на узенькие параллельные улочки, обгоняет в правом ряду, заезжая на тротуар… Таких водителей Лили-Анн обычно терпеть не может. Но в нынешней ситуации о лучшем и мечтать нельзя. Два часа спустя, когда хрустальная заря брезжит на востоке, Булонь-Бийанкур остается позади.

Часть вторая

23

Ч – 202

Сара ведет машину, а Гвенаэль пишет и пишет.

Несмотря на музыку, которую сквозь треск передает радио, он почти слышит, как звенит напряжение, повисшее в салоне. Сегодня утром беды не избежать. Сара сорвется.

– Для кого ты пишешь эту книжку? А?

– Для себя.

Он лжет. Писать для себя всегда было ему недостаточно. На сей раз, однако, придется этим удовольствоваться.

– Ты много лет убеждал меня, что писательство – это профессия, – пытается урезонить его Сара. – После сообщения о взрывах все бросили работать, кроме горстки болванов, отказывающихся принимать реальное положение вещей, ну, еще военных, воздушных диспетчеров, врачей и медсестер, да и те скоро бросят, потому что продолжать нет никакого смысла!

– Это и есть профессия. И этим я живу. В полном смысле слова – я сейчас не о деньгах.

Визг тормозов. Гвенаэль поднимает голову от своих записей, удивленно косится на Сару. Позади концерт автомобильных гудков.

– Ты живешь в полном смысле слова, потому что твое чертово сердце бьется в груди и работает вся фантастическая машинерия этого любимого тела, которое я съесть готова, так мне хочется его поцеловать.

Она подкрепляет слова делом. Гвенаэль улыбается, отвечает на поцелуй.

– Ты знаешь, что я хочу сказать, – шепчет он.