Десять лет. Публикации, интервью, выступления (1990-1999 гг.)

А конфликты продолжались. Четыре года назад заговорили о том, что нужен закон о госпредприятии. И мы вместе с коллегами написали его проект — по существу, он приближался к рыночному закону. Принять его предлагалось в 1987 году, а ввести в действие лишь в 1990-м: использовать три года для переделки всего хозяйственного механизма, воспринимая закон как ориентир. Хотелось обеспечить плавный переход, избежать того падения, которое теперь произошло. Наше сочинение попало к Алиеву, возглавлявшему комиссию по проекту закона о госпредприятии. Он вызвал Талызина, тогда председателя Госплана, и устроил ему выволочку: откуда этот проект, мы третий день думаем, как совместить его с основным проектом, а он не совмещается. Талызин не нашел ничего лучшего, как объявить служебное расследование. И я снова оказался на ковре. Впрочем, и на этот раз от меня в конце концов отстали. А летом 1989 года Абалкин стал заместителем Председателя Совмина, ему назвали мою кандидатуру, и он сразу же пригласил меня заведовать отделом.

Е. Я.: Вы были раньше знакомы?

Г. Я.: Да, я был его студентом. Встречался с Леонидом Ивановичем, когда работал над диссертацией. Он и проект нашего закона одобрительно воспринял.

Абалкина привлекли для обсуждения основного проекта, была надежда, что он и о нашем не забудет. Помню, подкарауливал его в институте или дома, ехал с ним в машине на Старую площадь или до Кремля. Мы обсуждали детали, понимая друг друга. Но потом двери за ним закрывались, и все куда-то пропадало. Я этого понять не мог, но дело хозяйское.

ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. Абалкин

Е. Я.: Назначение Абалкина одним из руководителей правительства было воспринято как очевидная победа прогрессивных сил. С тех пор многое изменилось. Академик верой и правдой служит правительству, несостоятельность которого очевидна. Что произошло? Ваша версия?

Г. Я.: Первое задание, которое я получил от Леонида Ивановича, — подготовка экономической конференции, той, что состоялась осенью прошлого года в Колонном зале. Был написан документ, который там и обсуждался. Позже на основании его появился материал для заседания Президиума Совмина. И был принят, единственный, поскольку все остальные предложения ведомств отвергли. А потом началась работа над программой правительства для II Съезда народных депутатов СССР, и единственный материал, который не вошел в нее, был наш. Я старался предостеречь Леонида Ивановича: “Это же химера, все рух нет”. И тогда впервые услышал от него: “Не толкайте меня в спину”.

Е. Я.: Но почему вы были так уверены, что программа правительства несостоятельна?

Г. Я.: Это очень просто. Ставка делалась на то, чтобы записать кучу заданий по товарам народного потребления. Их сделают, рынок стабилизируется. При этом ни финансами, ни бюджетом мы не занимаемся, а идем натуральным путем: как можно быстрее сделать тысячи кастрюль, миллионы ботинок. Но кто их будет делать? Почему сегодня не делают, а завтра начнут? Я написал записку Абалкину, указав, что неминуем крах, из которого выбираться придется очень долго. И передал ее 7 декабря, за несколько дней до II съезда.

Е. Я.: И что услышали в ответ?

Г. Я.: Абалкин заметил, что этот анализ, если я его кому-нибудь подсуну, может быть “прекрасно использован” для выступления на Съезде народных депутатов. И спрятал документ в сейф.

Е. Я.: Так что же в конце концов произошло с Абалкиным? Быть может, войдя в команду Рыжкова, он решил остаться верен ей до конца, все другое считал для себя неприемлемым?

Г. Я.: Хотелось бы ошибиться, но думаю, что он воспринял выход на политическую сцену Ельцина, Попова, Собчака как появление темных сил — тех сил, которые через дестабилизацию рвутся к власти. И тут уже неважно, правы они или нет. В его лагере чистота, пусть и ошибаются, но поступают морально. А там все аморально.

Е. Я.: Но Абалкин теряет самое дорогое — доброе имя.

Г. Я.: Когда я уходил из Совмина, получив назначение в Российском правительстве, я спросил Леонида Ивановича: “Мы проработали с вами год, у вас есть ко мне претензии?” — “Нет, никаких претензий нет”. “А вы знаете на какое дело я иду, вам меня не жалко?” — вновь спросил я, как студент у преподавателя. И он ответил: “Если я себя не жалею, что же мне вас жалеть?”

Детектив