Десять лет в изгнании

Я не выбирал времени для выпуска «Десяти лет в изгнании»; хронологический порядок, мною избранный, требовал, чтобы собрание сочинений матушки завершали произведения посмертные. Впрочем, я не боюсь, что обнародование книги, полной нападок на императора Наполеона, сразу после его смерти навлечет на автора и издателя упреки в недостатке великодушия. Той, чей талант всегда был посвящен поддержке самых благородных начинаний, той, чей дом всегда служил прибежищем для гонимых, принадлежавших к самым разным партиям, подобные упреки адресованы быть не могут. Иное дело — издатель «Десяти лет в изгнании», но его, признаюсь, упреки эти оставят равнодушным. В самом деле, было бы чересчур удобно для деспота, если бы он мог не только сеять страх и принуждать всех к молчанию в пору своего триумфа, но и просить историю о снисхождении после своего краха.

Разумеется, память о временах Империи послужила предлогом для многочисленных преследований; разумеется, порядочные люди не могут не возмущаться подлыми нападками на тех, кто пользовался милостями императора, а ныне имеет достаточно достоинства, чтобы не отрекаться от прошлых своих поступков; разумеется, низвергнутый исполин способен покорить воображение; однако дело идет не об одной только особе Наполеона; сегодня для благородных душ предметом ненависти должен быть не он и не те, кто в его царствование верно служил отечеству в разных областях государственного управления; предметом сурового осуждения должна сделаться система эгоизма и угнетения, созданная Бонапартом. Между тем, разве эта отвратительная система не царит нынче в Европе? Разве сильные мира сего не сберегают постыдное наследие тирана, ими низвергнутого? А если мы обратим взоры на нашу родину, разве не увидим мы повсюду верных слуг Наполеона, которые развращали его своим подлым потворством, а ныне приносят дань своего мелкого макиавеллизма новой власти? Разве сегодня, как и вчера, вся их хилая наука не строится на тщеславии и продажности и разве не из традиций имперского правления черпают они свою премудрость?[123]

Итак, изображая в самых ярких красках это пагубное правление, автор не оскорбляет поверженного врага, но атакует могущественного противника, и если — на что я от души надеюсь — «Десять лет в изгнании» внушат читателям еще большую ненависть к правительствам самодержавным, я смогу тешить себя сладостною мыслью, что, предавая их гласности, я служу тому святому делу, которому неизменно хранила верность моя матушка.

Предуведомление издателя [124]

Здесь повествование прерывается по причине, о которой я рассказал в предисловии. Я не в силах восполнить этот пробел, но, чтобы читателю легче было понимать дальнейшее, коротко перечислю главные события, происшедшие в жизни матушки за те пять лет, что отделяют первую часть воспоминаний от второй.

Возвратившись в Швейцарию после смерти г-на Неккера, дочь его, пытаясь смягчить душевную боль, решила сочинить портрет того, кого потеряла, и собрать для потомства последние его мысли. Осенью 1804 года она выпустила в свет рукописи отца, которым предпослала заметку о его характере и обстоятельствах его частной жизни.[125]

Здоровье матушки, ослабленное обрушившимся на нее горем, требовало лечения в южном климате. Матушка отправилась в Италию.[126] Под прекрасным небом Неаполя, среди памятников античности и прекрасных произведений искусства она открыла для себя наслаждения, прежде ей неведомые; душа ее, изнуренная печалями, казалось, ожила под действием этих новых впечатлений; матушка вновь обрела способность размышлять и писать. В Италии французские дипломатические агенты обращались с матушкой без благосклонности, но и без несправедливости. Ей запретили находиться в Париже, ее разлучили с друзьями и лишили привычного образа жизни, однако тиран, по крайней мере, не преследовал ее по ту сторону Альп; гонения еще не превратились в систему, как это произошло несколькими годами позже. Больше того, с удовольствием замечу, что пребывание матушки в Риме сделалось еще более приятным благодаря рекомендательным письмам, данным ей Жозефом Бонапартом.

Из Италии матушка возвратилась летом 1805 года и провела год в Коппе и Женеве, в обществе нескольких своих друзей. В эту пору она приступила к сочинению «Коринны».

В следующем году любовь к Франции, имевшая неодолимую власть над ее душой, заставила матушку покинуть Женеву и, соблюдая условие, ей предписанное, поселиться в сорока лье от Парижа. Я в ту пору готовился к поступлению в Политехническую школу,[127] меж тем, движимая безграничной любовью к нам, детям, матушка непременно желала наблюдать за нашим обучением так пристально, как только могло позволить ее положение. Итак, она поселилась в Осерре, городке, где у нее не было ни единого знакомого; впрочем, тамошний мэр г-н де Ла Бержери, выказал в отношении ее величайшую предупредительность и чуткость.[128]