Десять месяцев (не)любви

Я не стану скрывать от малыша, что у него есть отец, и, если захочешь, Марк, ты сможешь его видеть. Но я не буду тебя ни к чему принуждать.

Слёз тоже больше не будет. Не должно быть. Наступает прекрасное, чистое, светлое, спокойное время. Я просто до сих пор люблю отца своего ребёнка, но теперь мне не стыдно за эту любовь.

Возможно, я буду любить тебя ещё долгие, долгие годы. Но больше никогда (слышишь? никогда!) не приду к чужому дому.

Не лягу в чужую постель.

И не загляну в чужое окно…

Полина

Не успев сойти на берег, она услышала знакомый голос:

— Полинка, ты?..

Вот так-то жить в деревне: каждая собака тебя знает. Нехотя обернувшись, девушка увидела Костю Николаева. Свою первую наивную влюблённость.

Смешно сейчас вспоминать — смешно, глупо и стыдно, а она ведь даже дневник вела тогда, изливала душу бумаге… Куда всё уходит? Почему исчезает любовь? Теперь только и остаётся смотреть на него да радоваться, что не сложилось тогда, не склеилось, не срослось. Чужой, совсем чужой… и уже не вообразить, каково это — если бы её обнимали Костины руки, целовали его губы… Неужели и с Марком Александровичем когда-нибудь будет так же? Однажды ей станет смешно и стыдно, что она мечтала о его глазах, руках и губах?.. Однажды ей станет просто всё равно?..

— Ты в порядке? — озабоченно спросил Костик. Полина помотала головой.

— Укачало в дороге…

— А отец тебя ещё в пятницу ждал. Что, кончилась твоя учёба?

— Кончилась, Костя. Ты извини меня, я хотела бы сейчас побыть одна. Не до разговоров.

— Да я же не навязываюсь, — обиделся парень. — Просто… по-дружески подошёл… Помочь хотел, вон хоть чемодан тебе донести до дома.

— Чемодан отнеси, если не шутишь, — смилостивилась Полина. — А я пойду вдоль берега, так давно здесь не была, соскучилась — хочется прогуляться… Скажешь моим заодно, что я приехала.

Костик легко подхватил её чемодан (везти его по таким ухабам да пригоркам было бы кощунством) и быстро, не оглядываясь, зашагал вперёд.

— Спасибо, Костя! — чуточку виновато крикнула она ему вслед. — Динке привет.

А вот теперь, идя налегке по знакомой до каждого камушка, до каждой травинки дороге, можно было действительно остаться наедине со своими мыслями и обдумать, какой она покажется дома. Ни в коем случае нельзя выдавать папе с тётей Настей свою боль и растерянность. Нужно войти в дом сильной, независимой и уверенной в себе.

Она двинулась вперёд по узкой тропе, чувствуя, как касается щиколоток влажная густая трава, и вдруг услышала негромкое:

- Полина!..

Она остановилась, оглушённая ударами собственного сердца. Не может, этого просто не может быть… Не слишком ли часто в последнее время она оборачивается на этот голос?

Так и не найдя в себе сил оглянуться, она молча стояла и ждала, слушая неумолимо приближающийся звук торопливых шагов. Прежде, чем он успел что-либо сказать, Полина ощутила спиной тепло, а затем его ладони знакомо и осторожно опустились на её плечи. Снова это проклятое "дежа вю", всё это уже было, было, и она поддалась тогда этому наваждению, а надо было бежать прочь, мчаться без оглядки!..

Полина, не поворачивая головы, резко повела сначала одним плечом, а потом другим, сбрасывая его руки.

— Ты хотела обидеть меня? — сказал он тихо. — Что ж, пусть так — понимаю, что заслужил. Но только я всё равно не обижаюсь, как ни не старайся.

Он обошёл Полину и встал, преградив ей дорогу. Теперь они оказались лицом к лицу, друг напротив друга.

Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Молчать было невозможно, говорить — ещё невозможнее… Сказать ему, чтобы убирался немедленно, не смел приближаться, смотреть на неё и разговаривать с ней, как ни в чём не бывало… Сказать, что она ненавидит его и всех женщин, которые смеют говорить ему “милый”!.. Обнять, прижаться лицом к клетчатой рубашке, не отпускать никуда…

Он смотрел на неё, чуть наклонив голову. Молчал. Ага, и у него губы сжаты мучительно, и он волнуется, и у него сердце рвётся!..

— Вы говорили, что слова в отношениях — не самое главное. И всё-таки сейчас я жду от вас именно слов, Марк Александрович, — произнесла она дрогнувшим голосом.

— Я люблю тебя, — сказал он просто.

Полина вздрогнула. Она рассчитывала на долгие пространные объяснения, на извинения, на доводы… а он сразу начал с главного. Обезоружил её. И что теперь на это возразить?

— А… Илона Эдуардовна? — прошептала она, боясь, что сейчас разрыдается. Вся её мудрость, показная рассудочность и выдержка отступили — она снова чувствовала себя маленькой девочкой с трясущимися губёшками, которая боится услышать, что чудес не существует.

— Мы с Илоной Эдуардовной расстались, — сказал он. — В тот вечер я пришёл к ней, чтобы попрощаться.

Вот и всё. Всё?.. Да кому нужны эти длинные разбирательства, упрёки и взаимные обиды, если самое главное уже сказано?

Она облизнула вмиг пересохшие губы.

— Почему вы не приехали в общежитие? — спросила она наконец, не зная, что ещё может предъявить ему в качестве обвинения.