Десять процентов надежды

Комков показал Семибратову, где видел тень. Десантники рассыпались по берегу, обшарили скалы и ничего подозрительного не обнаружили.

— Може, то зверюга какая? — высказал предположение Семенычев.

— Конечно, — поддержал его Пономарев.

— Яшке спросонья привиделось, — усмехнулся Галута.

Но Комков настаивал на своем.

— Развел баланду, — недовольно буркнул Шумейкин. — Пошли, братва, спать.

Десантники направились к казарме, поругивая Комкова, и тут справа, где песчаный берег был усыпан камнями, раздался голос Мантусова. Старший сержант звал к себе. Солдаты бегом устремились к помкомвзвода. Мантусов включил электрический фонарик и направил луч в камни. На песке четко обозначился свежий след сапог.

— О це да-а! — Семенычев присвистнул.

Набежавшая волна смыла след. Начинался прилив.

Семибратов подозвал Мантусова.

— Надо выставить второй пост на берегу, — сказал он. — И завтра с утра еще раз прочесать окрестности.

Глава третья

Комков стал лекарем поневоле. Сперва санитаром во взводе числился Сазонов. Вероятно, потому, что у него была аптечка, предусмотрительно захваченная с катера. Однако вскоре выяснилось, что о медицине мичман имеет самое туманное представление.

Сашок, чистивший рыбу, порезал руку, и Сазонов взялся перевязывать его. Он делал это так неумело, что Комков, наблюдавший со стороны, не выдержал.

— А ну, дай-ка я, — сказал он, подходя и легонько оттирая мичмана плечом.

Сазонов уступил без возражений. Он прекрасно понимал, что санитар из него никудышный.

Бинтовал Комков быстро и ловко. Повязка ложилась ровно, слой за слоем, без морщинки. Надорвав бинт и завязав его бантиком, он слегка отстранился и полюбовался своей работой.

— Морской порядок на полубаке. — Комков подмигнул стоявшему неподалеку Семенычеву. — Ну, гуляй, малыш! — Он толкнул Сашка в бок. — До свадьбы заживет.

Сашок улыбнутся и уважительно спросил:

— Вы, наверное, на медицинском учились?

— Угадал. — Комков убрал остатки бинта. — Кончал академию. Да не где-нибудь, а в морской пехоте. Дошло?

— Кончай базарить, — спокойно перебил подошедший Мантусов. Он внимательно осмотрел повязку и одобрительно хмыкнул. — Годится. — Покосился на Комкова и, как всегда растягивая слова, сказал: — Ну, вот что, будешь пока за санитара.

Яшка попытался возразить, но Мантусов нахмурился.

— Что, я неясно выразился? — спросил он, не повышая голоса.

— Понятно, — ответил Комков.

Чистивший в сторонке картошку Шумейкин ухмыльнулся:

— Гляди, братва, новая медсестричка объявилась.

— Не медсестра, а медбрат, — подал голос Пономарев.

— Ни, — вмешался Семенычев, — лекарь — оно правильней будет.

Комков обвел взглядом стоявших вокруг десантников.

— Ну, погодите, дьяволы! — Он шутливо погрозил пальцем. — Попадетесь мне теперь в руки. Каждому слоновую дозу касторки пропишу.

Следующим пациентом Комкова стал раненый японец. Семибратов распорядился помочь ему.

Комков осмотрел раненого, пощупал лоб, посчитал пульс. Второй японец наблюдал за ним враждебно и недоверчиво. Но когда Комков, достав свежий бинт, начал осторожно перевязывать рану, японец суетливо бросился помогать ему.

Прошло несколько дней. Комков продолжал следить за раненым, делал перевязки. Второй японец теперь встречал его заискивающим взглядом и все время что-то старался объяснить. Ничего не понимая, Комков лишь успокоительно похлопывал японца по плечу.

А японец не отходил от раненого, то и дело менял ему мокрую тряпку на лбу, поправлял циновку, кормил. Пытался даже свою еду отдать товарищу. Но тот уже вообще перестал есть.

Семибратов не без удивления наблюдал за японским солдатом. Вражеская армия всегда представлялась ему сборищем людей, обособленных друг от друга, живущих по принципу: человек человеку — волк. А тут он видел совсем обратное. Японец самоотверженно и совершенно бескорыстно ухаживал за раненым товарищем. Это заставляло задуматься. Рушились прежние представления, оказавшиеся слишком примитивными.

Несколько раз Семибратов пробовал заговорить с пленными. При подготовке десанта их начали учить японскому языку. Но курс обучения был слишком коротким, и им сказали: «Остальное постигнете на практике». В памяти осталось всего лишь несколько слов: арисаки — винтовка, доодзо — пожалуйста, гета — обувь, фуросики — платок. С таким скудным словарным запасом было невозможно вести беседу. Японец старался вникнуть в то, что говорил русский офицер, но, ничего не понимая, лишь виновато улыбался. После долгих усилий Семибратову удалось узнать, что солдата зовут Киити Ясуда, а родом он с Хоккайдо.

На пятый день раненому сделалось совсем худо. Он уже не стонал, как раньше, не вскрикивал и не пытался вскочить. Прежде хриплое, с надрывным кашлем дыхание стало почти неслышным. Японец лежал тихо-тихо, и только капельки пота, блестевшие на острых, покрытых болезненным румянцем скулах, свидетельствовали о том, что человек еще жив.

Осмотрев утром раненого, Комков огорченно покачал головой. Перехватив тревожный взгляд Ясуды, сидевшего рядом, он насупился и со вздохом заметил: