Десять жизней Мариам

– Ну-у-у, – сказал он, растягивая одно слово на два, – вы пра-а-авы, сэр. Я зде-есь, чтоб закон соблюда-ался, и уверен, что вы это понима-а-а-ете. Я и сам должен его уважать и делать свою работу. А всех сбежавших ниггеров, которых я отыщу на вашей земле или еще на чьей, заберу себе. И еще, сэр. Уж больно много говорят, что беглецы находят убежище в этих лесах и…

– Ву не будыте дылать свою работу на моих зымлях, сэр, я выс сым лично отсюды прывожу. – Маккалох покинул Шотландию очень давно, и акцент, в последнее время почти незаметный, проявлялся, только когда шотландец был на взводе. А кайнтукиец его, похоже, сильно раздражал. – Я рызберусь с любыми неграми, которых обнаружу на своих зымлях, даже с чужими. Пынятно? Вам пынятно, что я имею в виду, сэр? В свыем хызяйстве я сам – рука правосудия, а не вы.

Кайнтукиец опять рассмеялся. В его голосе слышалась такая уверенность, что я с трудом сдержала дрожь. Собака снова принялась принюхиваться.

– Уж больно у вас своеобразный идеал справедливости, Мак, – произнес кайнтукиец, и я даже на расстоянии увидела, как шотландец сжал челюсти. – Но федеральный закон важнее вашего. – Маккалох дернулся, это движение заставило охотника на рабов отступить на шаг. Тот вытер лоб и опять засмеялся. – Однако… Я не из тех, кто попирает права законопослушных граждан, – и он низко поклонился в притворной уступке. – Поверю вам на слово. Только вот предупредить хочу… если ваши ниггеры куда пойдут… по вашему заданию, у них должен быть пропуск. Не хотелось бы сцапать кого-то из них. Вроде как по ошибке, понимаете. – И кайнтукиец осклабился.

На этот раз Маккалох просто шагнул к нему – я была уверена, что дело закончится мордобоем. У кайнтукийца ухмылку с лица как корова языком слизнула. Собака опустила голову и зарычала. Маккалох зарычал в ответ. Собака смолкла.

– Ежли так случится, хыть по ошибке, хыть нет, – проревел Маккалох, – я тыбя к шарифу отволоку, а то и сам вздерну.

Кайнтукиец вздрогнул, а затем опять нервно захихикал. Вскочил на лошадь, приподнял шляпу и свистнул собаке, которая в последний раз настороженно повела носом в сторону гребня, а затем последовала за хозяином и его спутниками прочь от ручья. Маккаллох еще долго стоял на берегу после того, как болтовня кайнтукийца с его людьми, топот их лошадей и прочие звуки растворились в дыхании леса и единственным шумом осталось журчание воды, тихо бегущей по дну ручья, да пересмеивание щеглов, играющих в свои игры. Наконец шотландец сел в седло, тронул поводья, и огромная кобыла шагом устремилась на юг, на родную ферму.

Я дождалась, пока восстановится тишина, выпрямилась, покрепче ухватила свой мешок и корзину и, спустившись по гребню, пересекла ручей.

8 Александр Эдуард Маккалох Грейс

– Он к тебе хочет, – вместо приветствия обронила Долли, стоя у кухонной двери. Александр извивался в ее объятиях. Нос Долли дернулся, и она сделала шаг назад. – Dios mío…[68] Что это за запах? Ой! – Понимание отразилось на ее лице, когда она отвела от меня руку ребенка. Она нахмурилась. – Беда? – Наши взгляды встретились, и она понимающе кивнула. Позже.

– Привет, малыш, – проворковала я Александру, который потянулся ко мне обеими пухлыми ручонками. – Нет, нет, детка. Маме сначала надо помыться…

– Да уж, неплохо бы, да и поскорее, – Долли опять дернула носом. – Мастер велел прислать тебя, как только ты придешь. – Она качнула головой в сторону конюшни и вздохнула. Недовольство на ее лице сменилось тревогой, и она понизила голос до громкого шепота. – Был?..

Я кивнула. Мистер Генри Джонсон направлялся куда-то на север.

– Несколько порезов, не гноящихся. Дашь мне что-нибудь лицо вытереть?

Долли хмыкнула.

– Жди там, – и погрозила пальцем. – И не вздумай заходить ко мне на кухню с этой вонью! – Она исчезла за дверью и вернулась с мокрой тряпкой.

Маккалох ждал меня в конюшне. На попечении Джемми были все лошади, кроме Бен. Прикасаться к этой кобыле мог только сам Маккалох. Когда я вошла, он как раз положил руку ей на бок. Бен повернула ко мне огромную голову, фыркнула, заржав, топнула ногой, словно собираясь немедленно выбежать из конюшни. А потом вдруг взвилась на дыбы, едва не сбив шотландца с ног.

– Ах ты ж! Что за… – Маккалох схватил поводья и попытался успокоить животное. – Тр-р, тр-р-р, тихо, девонька. – Он взглянул на меня через плечо, на его лице появилось мрачное выражение. – Ш-ш-ш…

Низкое рычание заставило меня попятиться за дверь. Джинджер залаяла, а затем жалобно взвыла.

– Долли сказала… – попыталась я докричаться до шотландца сквозь весь этот шум.

– Иисус, Мария и Иосиф… женщина, что за вонища? Ты залезла в логово скунсов? Ну-ну… тихо, тихо… – Маккалох пристально смотрел на меня, одновременно пытаясь успокоить лошадь. Он был похож на гнев Божий, о котором то и дело выкрикивал в своих проповедях брат Уиллард. Это была любимая тема преподобного: горький, раскаленный и едкий дождь, прожигающий кожу ничего не подозревающих грешников, решивших, что беззаконие сошло им с рук.