Десятое желание

– Игнат Вадимович, вы же такой могущественный, вы обязательно, обязательно найдете своего сына – если захотите.

– У меня нет сына.

– Яна… – беспомощно пояснила Катя и на секунду прикрыла глаза, в которых начали собираться слезы. – А если с ним произошло что-то плохое?

Он поднес телефон к уху:

– И когда открытие?

– Я работаю в казино, – тихо произнесла Катя. Игнат Вадимович поднял на нее взгляд. – Вы можете как-то это использовать.

Он гневным жестом указал на дверь.

– Пожалуйста… – одними губами прошептала Катя. – Умоляю…

Но для Игната Вадимовича она уже ушла.

…А еще я хорошо умею исполнять желания.

Катя сглотнула ком в горле. Должна. Ради Яна. Если это спасет его – пусть. Такова цена.

– А еще…

– Подожди, – сказал в телефон отец Яна и так посмотрел на Катю, что та попятилась.

Дверь захлопнулась, едва Катя переступила порог.

Она почти это сделала. Почти сказала. Как?.. Как она могла даже подумать о таком?

А если бы он согласился? А если бы об этом узнал Ян?

Что с ней сделал этот город? Что она сама с собой сделала, если решилась на такое? Где предел? И есть ли он теперь?

Недалеко, между крыш деревенских хат, блеснул на солнце золотой крест. Он звал ее, и Катя пошла. Сидела на скамье, пока не унялась дрожь. Потом опустилась на колени перед иконой Божьей Матери и, беззвучно шевеля губами, молилась за Яна.

Она представляла его идущим по длинной-длинной проселочной дороге. По бокам – поля и ломаная кромка далекого леса, как зубья пилы. Он устал, силы на исходе. Солнце виснет над головой раскаленным шаром. Катя шепчет Яну на ухо: иди, не останавливайся. Легонько толкает его в спину призрачной рукой, прикрывает ладонями его голову, спасая от палящих лучей. И Ян словно слышит, словно чувствует: идет дальше, хотя у этой дороги не видно ни конца ни края.

Когда Катя подняла голову, витражное стекло уже потускнело. Церковь наполнилась прихожанами. Они осеняли себя крестами, зажигали свечи, шептали молитвы. Батюшка готовился к вечерней службе.

– Помер кто? – с сочувствием спросила горбатая беззубая бабка.

Катя поднялась с колен.

– Нет, – машинально ответила она.

* * *

Ян не знал, сколько времени он провел в деревенской избе. Помнил рассветы и закаты – вспышками. Помнил свет полной луны, от которого было не скрыться, как от лампы, направленной в лицо. Он видел себя со стороны сидящим на высоком стуле, в черной шляпе, сдвинутой на лоб. У него были пустые руки. На него смотрели пустые кресла, обтянутые красным велюром. Он чувствовал запах незнакомых женских духов, который ускользал, как утекающая сквозь пальцы длинная светлая прядь волос. А еще звучала музыка, та самая, которую он слышал в доме у родителей Кэт. Ян пытался ладонями захватить воздух, нажимал на клавиши невидимого инструмента, чтобы хотя бы кончиками пальцев запомнить мелодию.

Он бодрствовал в полубреду, но даже в таком состоянии боялся засыпать. Переход в сон был сродни прыжку в черноту, во время которого возникало тошнотворное ощущение свободного падения и гадкий, горьковатый привкус во рту.

Но однажды после падения стало светло. Сквозь опущенные ресницы Ян наблюдал, как мухи ползают по тусклому оконному стеклу, нижняя половина которого была закрыта серыми, с вкраплением дыр, занавесками. На подоконнике в крохотном блюдце с отколотым боком стоял огарок свечи. Наверное, той самой, что привела его сюда.

Ян медленно повернул голову. Часть комнаты, в которой он находился, отгораживало ветхое покрывало, перекинутое через натянутую веревку. В углу висела икона. Бревенчатые стены украшали выцветшие черно-белые портреты.

Под весом его тела прогибались пружины металлической кровати – так сильно, что Ян скорее полусидел, чем лежал. Странно, но пока он совсем не чувствовал боли.

Один глаз видел хорошо, со вторым что-то было не так.

Скула зудела. Ян дотронулся до нее, пальцы нащупали шершавый рубец, покрытый коростой.

Пошевелил руками, ногами – заскрипели кроватные пружины. Попытался привстать – и только тогда в ребрах заныло. Но легко, не так, словно их отламывают от позвоночника. Заглянул под одеяло: у него на груди лежала грязная, влажная, до тошноты воняющая тряпка. Приподнял двумя пальцами за край – и опустил. В тех местах, где болели ребра, на коже выступали большие, с куриное яйцо, бурые пятна.

Бабка отвела покрывало рукой и подошла к Яну. Она по-прежнему была во всем черном, только теперь к одежде добавился засаленный тулуп. На ногах – что-то вроде валенок. В августе.

Старушка оказалась низенькой, сухонькой, совсем старенькой и теперь напоминала не ангела Смерти, а чью-то прабабку, застрявшую в заброшенной деревне.

– Здрасьте, – он закашлялся, машинально приложил руку к груди, но боль едва ли почувствовал. – Меня Ян зовут. А вас?

Бабка молча сменила ему одну вонючую тряпку на другую. Ян попытался встать – старуха надавила ему на плечи и что-то промычала.