Десятый дневник

Я выпил и захорошел,
потом добавил чуть ещё,
и легче стало на душе,
хотя Мессия не пришёл.

* * *

От сердца я умру или от рака,
загнусь ли от иной какой-то немочи,
но твёрдо наперёд скажу, однако,
что жить уже тогда мне будет незачем.

* * *

Перебирать своё былое
изрядно трогательно мне —
пускай не слишком удалое,
но сумасбродное вполне.

* * *

Кипит мирская суета,
животворя моря и сушу;
и плохо пахнет изо рта
у тех, кому насрали в душу.

* * *

Увы, греховные соблазны
так соблазняют нас неистово,
и так они разнообразны,
что уклоняться – глупость чистая.

* * *

На скамье, под солнцем грея
остывающую плоть,
два стареющих еврея
спорят, в чём не прав Господь.

* * *

Время ставит рубцы и шрамы
на душе, а не грешном теле,
но об этом не знают дамы,
оказавшись у нас в постели.

* * *

В заботах иссушающего быта,
от бури, что промчалась не одна,
ещё моё корыто не разбито,
но трещина по дну уже видна.

* * *

Я на жизненном закате
в миг душевного угара
попросил любви у Кати,
но девицу звали Клара.

* * *

Весной такие нежные листочки
колышутся, тревожа нашу память,
что, даже если ты дошёл до точки,
не хочется её на жизни ставить.

* * *

Гостя в Америке при случае,
заметить, милый, не забудь,
как чистый дух благополучия
в умах пованивает чуть.

* * *

Ещё киплю в горячем споре,
ещё не стыдно в неглиже,
но керосин в моём моторе
весьма уменьшился уже.

* * *

Я стал малоподвижен, тих и вял,
хрипение добавилось в дыхание;
букет моих пороков так увял,
что начисто ушло благоухание.

* * *

Как ни безмерна высота
наук мирских,
непобедима темнота
умов людских.

* * *

Вижу я с полнотой ужасающей,
ибо с хилостью впал в отношения,
как живой организм угасающий
сочиняет себе утешения.

* * *

Нас по жизни вели не корысть и не страх,
и вопросы клубятся во мне:
мы возникли из капли, уходим во прах —
но за что промежуток в гавне?

* * *

Вся злоба всюду вспыхнет разом,
я ощущаю это кожей.
И уплывает вера в разум —
и человеческий, и Божий.

* * *

Я – еврей по крови и по жизни,
с юных лет являл я непокорство,
и теперь в замшелом организме
явно есть еврейское упорство.

* * *

А я давно, сказать по справедливости,
притом, что я нисколько не монах,
не верю и не жду от Бога милости —
уж очень у него широк размах.

* * *

Не нужно истине прикрас,
хотя весьма порой обидно:
Дантес – почти любой из нас,
но Пушкина меж нас не видно.

* * *

Наверно, я действительно поэт —
из тех бедняг, насмешками воспетых:
так сильно я люблю добро и свет,
что вижу их и там, где вовсе нет их.

* * *

В той беде, что всюду в мире плачут бабы,
виноваты лишь семитские злодеи —
но не те, что благонравные арабы,
а зловещие мерзавцы-иудеи.

* * *