Десталинизация. От У. Черчилля до Д. Медведева

«В тот год (1967 г.) уже разошёлся в самиздате мой роман, — вспоминал А. Солженицын, — ещё только гонимая рукопись "В круге первом", — и одними из первых прислали мне возражения Г.С. Померанц и его жена З.А. Миркина: что я ранил их неумелостью и неверностью касания к еврейскому вопросу; что в «Круге» я непоправимо уронил евреев — а тем самым и себя самого. — В чём же уронил? Кажется, не показал я тех жестоких евреев, которые взошли на высоты в зареве ранних советских лет. Померанц предложил мне тогда, — и всякому вообще писателю, и всякому выносящему любое человеческое, психологическое, социальное суждение, — вести себя и рассуждать так, как если бы наций вообще не было на Земле.

Но самое замечательное: чем увенчивается второе письмо ко мне Померанца, так настойчиво требующего — не различать наций, он указал-таки мне, и притом в форме ультиматума! — как ещё можно спасти этот отвратительный "Круг первый". Выход у меня был такой: я должен обратить Герасимовича в еврея! — чтобы высший духовный подвиг в романе был совершён именно евреем! Но, правда, давал мне и запасной выход: если всё же оставлю Герасимовича русским, то добавить в роман равноценный по силе образ благородного самоотверженного еврея. А если я ни того ни другого не сделаю — то угрожал Померанц открыть против меня публичную баталию».

Это яркий пример еврейского патриотизма, национализма, тоталитаризма, пример цензурного давления на знаменитого русского писателя в своих национальных целях; эдакий способ лоббирования своих героев в литературе. Как мы видим, в вопросе отражения правды среди знаменитых диссидентов 60-х в СССР были свои диссиденты — диссиденты среди диссидентов, которые воспринимали правду как таковую, а не игру в «правду». Правдоборец-диссидент А. Солженицын, находясь в кругу советских еврейских диссидентов, отметил: «Не показал я тех жестоких евреев, которые взошли на высоты в зареве ранних советских лет». После этого А. Солженицын получил угрозу «публичной баталии» за отсутствие у него идеологической солидарности с евреями.

И на основе воспоминаний А. Солженицына посмотрим — какова была реакция, когда он все-таки не выдержал и решил показать маленький кусочек правды из той ранее нами увиденной лагерной жизни Солженицына (о русской женщине-снайпере): «Часть событий той лагерной зоны на Большой Калужской, 30 — я представил в пьесе «Республика труда». Понимая, что изобразить так, как оно всё было, невозможно, это сочтут разжиганием неприязни к евреям (как будто эта тройка не пуще разжигала её в жизни, мало заботясь о последствиях — А.С.), — я утаил омерзительно жадного Бершедера, я скрыл Бурштейна, я переделал спекулянтку Розу Каликман в неопределённую восточную Бэллу, и только одного оставил еврея — бухгалтера Соломонова, в точности, каким он был.

И что же, по прочтении, мои верные друзья-евреи? У В.Л. Теуша пьеса вызвала необычайно горячий протест. Супруги Теуши были глубоко ранены фигурой Соломонова, они считали нечестным и несправедливым показывать такого еврея (хотя он был таким в жизни, в лагере! — А.С.). Теуш был переполошен, возбуждён до крайности и поставил ультиматум, что если я не уберу или по крайней мере не смягчу Соломонова — разорена будет вся наша дружба, а они — хранители моих рукописей. И, более того, предсказывали: что само имя моё будет невозвратно утеряно и опозорено, если я оставлю в пьесе Соломонова.

Я охолонул: наступил внезапный цензурный запрет с неожиданной для меня стороны, и не менее грубый, чем советский неофициальный. (затем «Современнику» запретили ставить эту пьесу). — И ещё отдельно возражал Теуш: у вашего Соломонова — совсем и не еврейский характер: еврей всегда держится с оглядкой, осторожно, просительно, допустим хитро, — но откуда эта развязная наглость торжествующей силы? Это неправда, так не бывает!

Но я-то помнил не только этого Соломонова, что было именно так! С 20-х на 30-е годы и в Ростове-на-Дону я такое видывал. Да и Френкель так же держался, по рассказам уцелевших инженеров. Это срыв, при власти и торжестве в наглость — как раз более всего и отталкивает окружающих».

Как видим — в этот период в СССР было две цензуры, и вторая —еврейская диссидентская уверенно возглавляла общественное мнение в интеллигентской среде СССР, третировала непокорных правдолюбцев и патриотов и через это оказывала большое влияние на всё советское общество.

А когда под конец жизни А.И. Солженицын решил написать всю правду в двухтомнике «Двести лет вместе», то узнать бурную реакцию еврейского сообщества в России и за её рубежами во всей её полноте и «красоте» может любой читатель, заглянув в интернет или в еврейские газеты, можно только отметить, что якобы позорный ярлык «классик антисемитизма» ему навесили быстро.