Деструктив

– Да. Ты, наверное, прав. Я сам уже не знаю, чем мне заняться, распродаю всё потихоньку и проживаю. Здесь совсем всё плохо.

– В этом нет ничего плохого. Просто мы переросли эту страну. Все наши друзья уехали. Наш микросоциум развалился.

– А сами вы, что думаете? Тоже уезжать?

– Мы уже уехали. Мы не задерживаемся надолго на одном месте. Я хочу найти место, в котором просто получиться жить.

– А Питер не то место, разве? Тебе же там понравилось?

– Мне понравился город, но зацепиться там не получилось. Не подошёл климат, я сильно заболел пневмонией. А ещё, иностранцу трудно устроиться на работу, но в этом городе я нашёл себя. Именно в Питере я стал писателем. Не знаю, к чему это приведёт меня и будет ли кото-то читать мою писанину. Но там я понял, что надо стать КЕМ-ТО, чтобы не прожить жизнь впустую.

– Ты думаешь писательством можно заработать? Кто-то ещё читает книги?

– Конечно читают, на планете семь с половиной миллиардов людей и всем им что-то надо. Каждый человек хочет что-то новое – кино, книгу, машину, страну. Вопрос в другом: выдержу ли я весь этот путь? Смогу ли пойти до конца в своём выборе? Буду ли находить в себе силы, чтобы писать? Пишу-то я на русском языке, а русский читатель избирателен, он избалован классикой, «новое имя» должно доказать своё право на существование. И вот это самое трудное.

– И всё же, ты думаешь, что этим ремеслом можно кормиться? Или ты готов к вечным скитаниям, но в конце концов встать на одну полку с признанными «именами»? Ну, или не встать.

– Я думаю, что любое ремесло может приносить доход, наверное, Пелевин, Акунин, Водолазкин не бедствуют, даже Донцова, Устинова, и Быков, получают свой кусочек пирога. Опять же, дело в другом, писать – это очень тяжело, тем более, что тебе за это никто не платит. Но суть в том, что я пишу с того самого момента, как научился это делать. Хочу я того или нет, мне придётся идти до конца. Добьюсь я признания или нет, одному Богу известно.

– Кстати, кто тебе из них больше нравится? Ну, Устинова с Донцовой не в счёт, если ты не зачитываешься ими, конечно.

– Никто! Мне нравится Тургенев и Горький. Они писали о настоящей жизни, о том, что терзает человеческую душу и тело.

– Ясно. Ты веришь в какое-то предназначение? В судьбу? В волю Божию? Тебе не кажется, что мы сами определяем своё предназначение?

– Я не исключаю какого-то провидения свыше. Но писать я выбрал сам – меня очаровало это с первых букв, которые я вывел в прописи. Я старался не писать много лет, я долго молчал, сдерживал поток, вырывающийся из меня. Но в Петербурге, вернёмся к нему, меня прорвало, я не могу больше остановиться. Этот город расставил во мне все точки над «i».

– Всё-таки ты убеждён, что нашёл себя в этом мире? В твоих словах я слышу уверенность и веру в предназначение. Ты убедил меня – я хочу пожить в этом городе.

– О! Знал бы ты какие сомнения меня терзают, моё нутро постоянно мучается. Вопросы о моём предназначении в целом и о писательстве, как о его проявлении. Если бы знать наверняка, что это то чем надо заниматься. Если бы можно было заглянуть в будущее. Но тогда стало бы скучно жить, право выбора пропадает. Но именно это право не даёт покоя, ведь всегда можно всё бросить и заняться чем-то другим. Или то, чем ты занимаешься – это вовсе не твоё. Итог: прожитая впустую жизнь. А кому хочется верить, что он впустую прожил жизнь? Просто так занимал место на этой планете! Дышал воздухом! Отравлял окружающую среду! И всё это за зря, был паразитом в обществе – мешал другим, с предназначением, путался под ногами и вставлял палки в колёса! Никто не хочет быть таким! Все уникальны, у каждого своя правда. Но есть одно мерило – смерть, когда человек умирает, тогда-то и становится ясно, просто так он прожил или постарался хоть немного. Кто его будет помнить потом? А главное добрым словом будут поминать или радоваться, что наконец-то его не стало, ушёл – как груз с плеч упал.

К нам подошла Смоленская.

– Извините, что перебиваю вашу беседу, очень интересно было послушать. Мы с Юлей даже молчали всё время. Но нам надо ехать.

– Что? Уже пора? – Спросил Ментор.

– Да, собирайся. Ребята можно Вас попросить посидеть с ребёнком? Я её уложила, но вдруг она проснётся. А мы быстро вернёмся, я выступлю в «Шансоне» и сразу домой.

– Конечно, не вопрос. – Ответил я. – Как ты на это смотришь, Юля?

– Да, можно и посидеть.

Они оделись. Хлопнула дверь, щёлкнул замок, и мы остались одни сидеть в комнате, в кромешной тишине. Ребёнок спал, а нам надо было караулить её сон. Я снял со стены гитару, немного размялся, поимпровизировал, а потом придумал музыку, на уже написанный текст:

«JOINT»

Я сворачиваю карты и выхожу вон.

Заколачиваю joint, вставляю патрон

В ствол – барабан трещит в унисон

С сердцем. Это жизнь – не сон.

Я тебе оставляю весь этот мир,

Мне больше не нужен – я тир,

Во мне целится театр сатир

Туда, где стихи сочатся из дыр.

Последнее скурено – жду…

Я на любовь променял надежду,

На словоблудство поэта – одежду.

Но получил что-то между…

Что-то между…

Не цепляет! А цепляет что, знаешь?

Когда в поле запах цветов вдыхаешь,